Услышав о происшествии, я немного успокоилась, но медлить не стала. У нас со знахаркой возникло разделение: я большей частью занимаюсь травмами и чем-то попроще, а она берет на себя недуги сложнее.

С парнем провозилась недолго, но за это время солнце успело сесть. Покидала дом кожника с первыми звездами. На дороге изредка встречались существа и, продолжая путь, желали мне доброй Луны.

В моем доме было тихо и прохладно. Феррари я внутрь не пускала, но девочка с удовольствием растягивалась и на сене в сарае. Он у меня пустовал, хоть мысль о том, чтобы завести или кроликов, или птицу посещали нередко. Однако с едой в кладовой у знахарок был полный порядок, поэтому и вопрос о разведении дичи отпадал сам собой.

Подогрев ужин, поставила миску на стол. Не успела и присесть, как в дверь забарабанили. Я с досадой взглянула на нетронутое рагу и отложила ложку.

— Рель!

— Иду!

Входная дверь подалась неохотно, петли скрипнули. В ночной темноте улицы высокий мужчина топтал деревянное крыльцо. Крутанулся ко мне резко и хлопнул себя по бокам.

— Моя-то все! — оповестил, позволяя по голосу узнать его. — Рожает!

— А Раилья где? — поинтересовалась, одергивая тунику. — С родами не ко мне!

— Так она к тебе послала!

— Как ко мне? — изумилась я.

Может, ей понадобилась помощь?

— К тебе! — Черные кудри подскочили от быстрого кивка головы. Детина подался на меня, разводя ручищами в стороны и вынуждая пятиться. — Она сама чихает и сморкается! Говорит, что роженицу ей трогать нельзя. Сказала, чтоб к тебе шел.

Я вконец опешила. Спятили? Никогда одна роды не принимала…

— Ну, чего встала? — прикрикнул на меня кудрявый. — Идешь ты, иль нет?

Духи Фадрагоса!

— Иду!

Я метнулась в комнату. Вывалила из первого попавшегося мешка содержимое на стол и стала бросать в него все, что могло пригодиться. Уже через несколько секунд мчалась вслед за мужиком.

Из некоторых домов доносился хохот, из других — звуки ссор, третьи провожали нас темными окнами и неживым безмолвием. Феррари следовала за мной вдоль обочины, иногда с любопытством заглядывая в чужие дворы. Казалось, ночь только началась, но суета, в сумерках бушевавшая на улице, уже незаметно перекочевала под крыши.

В доме, где нас ждала девушка, не многим старше меня, Охарс суетливо метались под потолком. Гурьба детей сбилась стаей в сенях и прислушивалась к стонам из комнаты. Стоило мне войти, как они дружно отпрянули к стенке и уставились на меня с интересом. Самый старший мальчик проговорил отцу:

— Ей больнее!

Он был младше матери в два раза. Голос еще звенел по-детски, но ростом парень уже достигал моего носа и смотрел на меня хоть и с уважением, но будто сверху вниз. Его отец шикнул на него и потряс кулаком.

— А вы ма патете? — донесся писк вслед.

Я почти переступила порог, но оглянулась. Зареванная девочка сидела на коленях одного из братьев. Черные кудри прилипли к мокрым щекам. На бледно-сером лице, освещенном частично светом Охарс и частично луной, краснел распухший нос. Девчонка была не самой младшей, но, наверное, только совсем недавно начала говорить. Черные глаза всех детей разом — а их было в семье девять, — уставились на меня с предупредительным укором. Или мне так показалось.

— Плакса спрашивает, спасете ли вы маму? — перевела девчонка постарше.

— Я не пакса, я усалка! — крикнула девочка и, уткнувшись в плечо брату, зарыдала с новой силой. — Ма кичит! Ма бойно!

— Спасу! — заявила я твердо, подгоняемая отцом семейства в спину.

Пришлось соврать. На самом деле уверенности не было абсолютно. Раилья в начале беременности напоминала семейству, что при последних родах едва спасла их младенца. К тому же времени после них прошло мало. Однако у любвеобильного главы семейства предупреждения не вызвали беспокойства. Зачастую путаясь в именах собственных детей, он решительно приказал рожать еще одного. Приказал — и ушел хвастаться своей прытью перед другими поселенцами.

Красивую девушку тогда под надзором Раильи осматривала я. И жалела. Чуть старше меня, а выглядит так, словно жизнь ее на каждом шагу била. Грусть в огромных глазах такая невыносимая, что смотреть в них было тоже невыносимо. Она улыбалась той улыбкой, какой улыбаются старушки, наблюдая за горестями молодых. Тоскливо. И я жалела девушку, отгоняя от нее шумных детей, чтобы она хотя бы во время короткого осмотра могла отдохнуть недолго. Как выяснилось, жалеть не стоило…

Супруга настолько любила избранника сердца, что прощала ему даже вечные загулы и множество его детей в чужих семьях. На это мне потом указала знахарка, и я стала присматриваться к детворе по соседству. И вправду, похожих на него ребятишек бегало по поселению уж очень много.