— Да что вы заладили? — я невольно в потолок взгляд устремил.

— Помяни мои слова! Она, знаешь, как на меня смотрит?! Как ни проходит мимо, глазами своими страшными клещом цепляется в меня и все смотрит, и смотрит. Я уже боюсь к дому знахарки подходить! И Лери волнуется, а ей волноваться нельзя. Ой, нельзя!..

Я головой тряхнул, волосы поправил и, избегая скандала, женских слез и прочих прелестей, под причитания матушки на улицу устремился. И, едва не забыв, сообщил:

— Под навесом уток скинул! Ощипать их надо.

— …и какие ж глазюки у нее страшные! С такими — мужа она только среди дурачков искать и будет. Вроде тебя! Доверчивых таких вот! А потом матушку его к Древу спроваживать начнет, чтоб не мешалась руководить и ездить на…

Дверь со скрипом закрылась, отрезая от слуха несправедливые слова. Ну какие же глаза у Асфи страшные? Напротив, красивые очень, в такие засмотреться запросто можно и забыться. В них словно закат растворился, и Солнце не умирает — все помнит, живет вечно. Наверное, Лери оттого на чужачку и взъелась. Поговорить бы серьезнее, обозначить опять, что мне никто, кроме дурехи этой, не нужен, так ведь опять разволнуется и подозревать неладное начнет. Вот же бабы!

А может, неспроста волнуется. Скорее бы ушли чужаки.

Фыркнув, я сбежал по крыльцу и по узкой тропе направился к сараю. Солнце с рассвета сделало только три с лишним шага, а, значит, до заката еще многое успею. Скоро в плохом регионе Шиллиар плакать начнет, а там горы, и с них слезы к нам потекут. Так всегда после затяжной жары и южного ветра. А как Шиллиар там землю от гнева Солнца спасает, так Живительная сразу из берегов выходит. Опасно. Нужно до того порог в сарае отремонтировать да забор подбить, а затем к мужикам на подмогу идти. Новый причал выше будет и длиннее, а значит, слезы Шиллиар не будут сильно торговле мешать — польза большая.

От дома старосты донесся громкий смех. Женский… Я ходу прибавил, узнавая его, но через пару шагов все-таки застыл и оглянулся. Прислушался. Сад шелестел, шептался, листвой потряхивая и все заслоняя. Отсюда ни дороги толком нельзя было разглядеть, ни уж тем более двор старосты, но отчего-то хотелось. Как же Асфи на матушку смотрит? Лери тоже в последний раз скандалила, говоря, что взгляд у Асфи в сторону моих родителей такой, будто она на них глубокую обиду затаила. А саму Лери и меня Асфи избегала… Странная она, чужачка эта. Да и вообще чужаки вместе непростые собрались, зачем-то сюда пришли. Может, больна Асфи, не зря ведь у знахарки поселилась. И перепады настроения ее заметны, и к существам отношения я не мог не заметить: одних резко любит и над ними печется, а других, напротив, резко презирает.

Ветер снова принес заливистый и громкий смех, а я улыбнулся. На душе теплее стало. Красиво смеется, как-то невинно, что ли?

Я улыбнулся шире, представляя очередное собрание во дворе старосты, которое наблюдал иногда украдкой. Асфи выходила с друзьями по утрам и вечерам в поле: то мечами помахать, то кинжалами, то просто кулаками. В последние рассветы приобщила даже беловолосого шан’ниэрда, хоть исследователь и казался далеким от воинского дела. А после таких боев они дружно шли обедать к старосте, рассаживались на топчане под виноградником и могли просидеть целый шаг Солнца.

В сарае сырость застоялась, плесень порог разъела. Все пока не так страшно. Животина все равно всю жизнь Солнца на пастбище, а дышит дрянью только при Луне. В этот раз порог опять заменю, а там с отцом поговорю, чтоб сарай новый построить, с высокими полами. Может, под скос, чтобы вода стекала? В стене слив устроить, и пусть в землю уходит. А если отец сошлется на другие заботы — сам займусь.

Я постучал по дверному косяку, прислушиваясь и присматриваясь — сверху дерево хорошее, еще не прогнило, и термиты не завелись. В соседней пристройке не нашел нужного инструмента, поэтому воротился к дому, и почти дошел, но посреди двора остановился и невольно сжал кулаки. Беловолосый шан’ниэрд, на забор облокотившись, что-то у нас высматривал.

— Вам чего, уважаемый? — спросил я.

— С тобой поговорить хотел, — он улыбнулся, клыки показывая.

Я нахмурился, злость в себе несправедливую ощутил, но решил потерпеть и уступить. Подходя к нему, не знал, чем руки занять, а хотелось, поэтому ладонями потирать и бить стал, словно от грязи отряхивая. Остановился в метре от калитки и, большие пальцы за пояс зацепив, поинтересовался еще раз:

— Ну, чего вам?

Он внимательно рассматривал меня волчьими глазами, голову медленно к плечу склонял, точно оценивая. Пугало во мне увидел?

— Не надоело тут? — махнув хвостом и прищурившись, спросил он.

— Где — тут?

— В деревне. В город не тянет?

Мне даже отвечать на этот вопрос не хотелось. Вечно такие, как он, приедут с больших обителей с видом знатоков истинной жизни… А жизнь она тут, рядом. За ней идти никуда не надо.