— Наверное, я не смогу тебя понять. За всю мою жизнь меня оскорбляли только две девушки, — он усмехнулся. — Чувствую, мне еще предстоит проникнуться этой несправедливостью.

Только две девушки… Он постоянно сидел взаперти, в доме, где богатство приедается и за пару рассветов.

— Это сложно? — полюбопытствовал я. — Жить взаперти.

— Я думаю, ты и сам знаешь, каково это.

Его вопрос застал врасплох. Еще не осознав его, я понял, что он странно отзывается во мне. Я опустил голову.

— Кейел, твой случай не удивительный для Фадрагоса, — голос исследователя звучал так, словно он извинялся, — но так сложились обстоятельства, что я разглядел его только в Солнечной. На твоем примере. Я стал сторонним наблюдателем за вами и скажу тебе опять же прямо: для меня вы там все идиоты.

Он сложил руки лодочкой и поднес к губам. Ненадолго закрыл желтые глаза, а после сказал мягко:

— Я не принижаю деревенских. Это говорит не мое высокомерие, а моя обида. Ты ведь уже расспрашивал, чем я занимаюсь в гильдии. Ты, как пришел в себя после болезни, каждый рассвет интересуешься исследованиями, будто у тебя имеется масса вопросов ко мне, но ты никак не наберешься смелости задать их. И я сомневаюсь, что тебе мешает страх. Думаю, в нас с тобой корни проблем сидят гораздо глубже. Они где-то там, — нахмурившись, постучал по лбу. — Тебе с детства говорили, что ты глупый и у тебя… скверные мысли? Это ведь не твои слова. Кто так назвал твои мысли?

— Мне не нравится этот разговор, — вместо ответа признался я.

— Никому не нравится, когда кто-то расковыривает нарыв. И мне тоже не нравится, Кейел. Они, — Ромиар склонился и вдруг, указав на дверь, перешел на громкий шепот, — свалились мне на голову, когда Луна была в самой силе. Приставили кинжал к горлу и толком ничего не объяснили. Асфи… Эта человечка не стала сразу говорить мне о своих планах, а лишь создала вокруг рой вопросов. Она ушла, а я остался один на один осознавать, насколько это может быть правдой: я — и Вольный. Ты видишь меня? — Выпрямился, вскидывая рогатую голову. — Разве я похож на Вольного?

Я усмехнулся. Мне не удавалось представить себя Вольным, а его и подавно.

Это все с самого начало было лишь в моих фантазиях.

Замок из песка стоял у лазурного берега моря. Волны накатывали, освежали, умиротворяли, удерживая огонь внутри — стремление к свободе, тягу к выходу за рамки. И замок этот был выше меня, больше, крепче. Мой замок. Волны не могли навредить такой громадине; они лишь питали его влагой, склеивали песчинки. Я жила в этом замке: из одних окон любовалась морем, на котором люди — такие как я, но лучше, — сияли счастьем. Глядя же в другие окна, выходящие на острые скалы, замыкалась в себе и быстро отворачивалась, стремилась забыть, что видела. Кого видела… С детства училась не замечать их. И каждый раз, как кто-то подводил меня к этому окну и заставлял смотреть на давящую размером и чернотой скалу, злилась, ругала прозревшего и уходила, виня его в нарушении моего спокойствия, придумывая ему ругательства.

Я жила в грезах.

Иногда резалась о подсохшие песчинки, начинала озираться пугливо и задаваться вопросом: какой смысл жизни в этом замке? Ходила по нему, придумывая способ открыть тяжелую дверь, ведущую к морю. Там — на берегу, залитом солнцем, — веселились те, у кого хватило сил и ума открыть дверь своего замка. Они смогли, а я нет.

И тогда я шла посмотреть на другую сторону — взглянуть мельком и быстро-быстро отвернуться. У острых скал от тяжелого труда гибли другие. Они сами виноваты, что разрушили свой замок вместо того, чтобы аккуратно открывать дверь. О них даже думать не хотелось. Я просто знала, что никогда не стану такой, как они.

А потом мой замок выбросило в пустыню… Он высох. Ветер срывал песчинку одну за другой и смешивал с колким песком под ногами. Как теперь собрать замок и именно из своего песка? Как уберечь стены и склеить их снова? Слез для этого не хватало, а ветер был неумолим. И в этой пустыне все было иначе — ни моря, ни скал… Не осталось и стен.

Однако Фадрагос не просто уничтожил мою уютную фантазию — он мешал создать новую.

— Что же в этом плохого? — спросила я.

Остановилась, выпуская из рук ногу мертвого мсита. Запрокинула голову к ясному небу. Ну и пекло! Вытерла пот, стекающий прямо на глаза, и потрясла воротником рубашки, хоть как-то охлаждаясь. Дарок не стал ругать за заминку и позволил отдохнуть. Выпрямился во весь рост, красуясь полуголым атлетическим телом, и зацепился пальцами за пояс.

— Мышцы болят? — спросил он, замечая, как я мну плечо и руку до локтя.