Вернулась за факелом и снова полезла в узкий проем между стенами, поползла на животе, освещая себе путь, пока не увидела, как со стены из-под складок каменных вытекает хрустальной струей вода в углубление и, закручиваясь водоворотом, исчезает под полом, уходит под землю. Брызги тут же намочили мне волосы и рубаху на плечах и спине. Я инстинктивно вздрогнула, приготовилась к боли там, где плеть кожу рассекла, но боли не было, и я нервно закинула руку назад, чтобы потрогать рубец — его там не оказалось. Гладкая кожа. Ни царапины. Как же так? Я же еле ногами передвигала от боли, когда меня сюда втащили. Но шрама не было, а вот кровь засохшая, которую водой намочило, на пальцах розовые следы оставила. Ладно… потом об этом подумаю. Все потом. Или никогда. Ведь мое "никогда" неумолимо приближается с восходом солнца — когда проводник с отрядом за избранницами пожалует.

Я снова на зеркальную струю посмотрела — никаких цветов или растений в воде не оказалось. Скорее, на родник похоже или подземный ручей. По стене все мхом поросло от влаги.

Карлик тихо застонал, а я к воде склонилась и ладонью ее зачерпнула, чтоб лицо умыть, и тут же вздрогнула, назад отпрянула — по камню потянулась цепочка с алыми головками-звездами. И в зеркальной струе лицо мое отражается, а под ней по камню зажигается змеевица с листвой чешуйчатой, словно за руками моими тянется. Тяжело дыша, тронула лепестки, и они раскрылись, словно отреагировали на мои прикосновения.

Нарвала пригоршню, чувствуя уже привычное покалывание и резь от шипов змеевицы, только раны от них заживали очень быстро, и даже шрамов не оставалось. Странное растение — появляется, едва подумаешь о нем. Не впервые уже как из ниоткуда цветет, словно пряталось от глаз моих.

Когда обратно пришла, Врожка то ли уснул, то ли сознание потерял, а я нахмурилась, присаживаясь рядом и глядя, как его кровь из алой становится черной, засыхает на спине потеками… такими, как и у Аспида были. Я на оторванный кусок от подола рубахи длинной змеевичный сок выдавила и к ранам начала прикладывать, содрогаясь, когда пальцы мокрой разорванной плоти касались. Врожка застонал тихо… а я думала о том, что он сказал — насчет того, что сам бы ту девушку утопил. Почему? Чего я не понимаю в этом мире? И я сама здесь какая-то иная, со мной тоже что-то не так. Обработала раны скомороха и рядом села, чувствуя, как сердце снова и снова сильно сжимается от боли… и от понимания, что отдаст он меня. Тряпку на пальце размотала и вздрогнула, когда глаз драконий янтарный вспыхнул заревом, едва снова снять попыталась — сдавил кость и впился в кожу.

Оказывается, проклятие — это не тогда, когда тебя кто-то с ненавистью словами страшными вспоминает, и не тогда, когда кукол тряпичных иголками протыкают, как в фильмах видела, проклятие — это любить того, кто любить не умеет, и кому чувства эти понятны никогда не будут. В эту секунду камень, которым вход в пещеру закрыт был, отодвинулся, и я вскочила с пола, когда Нияна увидела.

Камень на место сам закатился, крошево со стены вниз посыпалось, а он остановился, широко ноги в высоких сапогах расставив и глядя на меня исподлобья взглядом своим страшным, словно приговаривая меня к высшей мере наказания. За что только — неведомо мне, только ему, наверное.

Мрачный взгляд, тяжелый, и глаза золотом не полыхают — черные почти стали, и только в середине загораются огненные вспышки. Шаг ко мне сделал, а я спиной к камню прижалась и на него смотрю… насмотреться не могу. Не бывает ведь красоты такой варварской, нашему миру незнакомой, так, чтоб сердце от одного взгляда на чудовище в облике человеческом биться переставало. Перепачкан пеплом после пожарища, на одежде осел толстым слоем, хлопьями черного снега, и с каждым шагом рваными частичками на пол слетает, кружится медленно в воздухе и опускается, ковром по полу стелется. Шаги пещеру сотрясают и шпоры бряцают, как и меч на боку. Приблизился вплотную, заставив почти вжаться в стену. Навис надо мной скалой огромной, руками по обе стороны от головы уперся. Смотрит в глаза, долго смотрит, брови сошлись на переносице, тонкие, аккуратно очерченные, крылья носа трепещут, и шрамы белые отливают перламутром на золотистой коже.

— Прощаться пришел? — взгляд на губы его перевела, и в горле пересохло, когда вспомнила, как губами этими всю меня ласкал. Как в мой рот впивался жадно и дыхание мое глотал, как ошалелый. Не отвечает, только в глаза продолжает смотреть, заставляя от боли корчиться и от предчувствия, что не будет уже ничего у нас. Последний раз его вижу.

— Свое забрать, — и лбом к моему лбу прислонился, заставляя дышать чаще, почти всхлипами и бороться с безумным желанием руками шею его оплести.