— Дурочка, нашла чем голову себе морочить, — вдруг говорит отражение. — Никакая ты не самозванка. Ты пришла, потому что я тебя позвала. Я сама отдала тебе мужа и дочь, потому что иначе они оба погибли бы.

— А ты?! — спрашиваю я и замолкаю в последний момент, не смея прямо произнести страшное.

— А я умерла. — Золотинка пожимает плечами, как будто говорит о чем-то совершенно незначительном и неважном. — Бывает. Жаль, конечно, что этот подонок убил меня раньше, чем я смогла пробудить кровь и превратиться в зверя. Но зато я сумела позвать тебя, и ты с превращением прекрасно справилась.

— То есть… — У меня разом прошла вся робость, от обалдения. — Погоди-ка. То есть ты хочешь сказать, что это я превратилась в медведицу и… э… размазала гада по всей хижине мелким фаршем?! Не ты?!

— Я бы его еще мельче покрошила, подонка, — недобро усмехнулось отражение, и я как-то сразу ему поверила.

— Но когда он замахнулся на Кристину топором, мне рассуждать было некогда, я только-только руки от веревки распутала и кинулась наперерез, закрывать дочку собой. Слишком быстро кинулась, он не рассчитал и с одного удара мне голову проломил.

Я поежилась. Как страшно! Даже вот так с чужих слов услышать — страшно, а пережить? Не дай бог! И как же я понимаю Золотинку, любая мать, не рассуждая и не задумываясь, кинулась бы под топор, чтобы спасти своего ребенка.

— Да, думать мне было некогда, — вздохнуло отражение. — Айвен совсем чуть-чуть не успел. Я его ждала и верила, что придет за нами и спасет. Он не мог не понимать, что, даже если отдать участок с золотом, живыми нас ему все равно никто не собирался возвращать.

На этом месте ее рассказа у меня перехватило дыхание. Она права… и почему-то мне вдруг стало казаться, что я сама, лично, все это пережила, что я не слушаю рассказ девушки, ушедшей за старое паутинное стекло, а вспоминаю. И испытываю тот же самый ужас, то самое отчаяние. И помню ту надежду, с которой молодая женщина ждала мужа, самого умного, смелого, самого… который придет за ними с дочерью обязательно.

Золотинка из зазеркалья посмотрела на меня понимающе:

— Это сейчас я знаю, что мой муж обо всем догадался и выследил похитителей. Вот только их оказалось больше, чем он рассчитывал, вдобавок один из подонков, тот, что ходил в дозор к морю, заметил опасность, он примчался в хижину с криками, что сюда идут люди с ружьями и надо всех убить.

— Мамочки! — не выдержала, пискнула я и закрыла рот руками.

От одного пересказа мороз по коже. Не зря же Золотинка тоже поежилась, заторопилась, выговаривала слова быстро, скомканно, словно боялась не успеть. А может, хотела поскорее уже закончить страшный рассказ?

— Трое пошли в лес, чтобы дать бой и перестрелять незваных гостей из засады… а тот, что остался нас стеречь, он был трус. — Девушка из зазеркалья перешла на шепот, и мне вдруг показалось, что он отдается по всему острову, рассыпается сухими крупинками страха вокруг еловых лап, шуршит вместо песка с изъеденных ветром утесов. Этот шепот заполнил все вокруг и перестал быть словами из зеркала. Он превратился в видения, в ощущения, в запахи и звуки. Он превратился в страшную память.

— Кристинка заплакала… Я пыталась ее успокоить, но она так испугалась, что только кричала все громче, и тогда этот подонок вырвал ребенка у меня и отбросил в другой угол. А потом схватил топор и…

Я зажмурилась и зажала уши руками, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать. Я не хотела знать, что было дальше! И ни в коем случае не хотела вспомнить это «изнутри».

Какое-то время было оглушительно, до звона, тихо. Исчез Золотинкин голос, исчезли звуки леса, тихий шелест сонного ветра. И постепенно меня отпустило. Я выдохнула и открыла глаза, теперь уже без боязни и робости глядя в глаза своему отражению. Своему?!

Да! Я — теперь она. Почему-то именно в этот момент мне стало кристально ясно, что нет отдельной индейской девушки, вышедшей замуж за белого человека из далекой страны, и нет аспирантки-биолога из будущего, есть просто Я. Здесь и сейчас.

— Я оставляю их тебе. — Зеркало растаяло, и между прошлым и будущим больше не было стеклянной преграды. — Если ты захочешь, они станут по-настоящему твоими. И он узнает, полюбит тебя, именно тебя, если ты узнаешь и полюбишь его.

— А ты?!

— А я, собственно, никуда и…

Сон вдруг поплыл, окружающая картинка дернулась, словно занавес на школьной сцене, который неравномерно и слишком торопливо тянут в разные стороны добровольные помощники режиссера. Золотинкин голос растаял раньше, чем я успела расслышать окончание фразы, но в этот момент меня совсем не волновала недосказанность. А все потому, что я вдруг почувствовала на своей талии мужские руки, горячие, нежные, они обнимали так крепко и волнующе, что у меня голова закружилась даже раньше, чем в этом сгустившемся тумане разорванного сна мужские губы прижались к моим губам и…

И я, черт побери, проснулась окончательно.