Зовут, коверкая имя. Хотелось открыть глаза, но не получалось, веки словно слиплись. Что ж такое! Люди во сне видят, а тут… только звуки! Теперь зашептал женский голос, сначала на непонятном языке, потом:

— Юлла!

Удалось-таки разлепить веки. В щелочку Юлька разглядела темные, хорошо подогнанные доски потолка. Низкого — не дальше полутора метров от нее. Она лежала на бугристой поверхности, совершенно не похожей на привычный ортопедический матрац.

Женщина прошептала еще несколько иностранных слов, в которых угадывалась радость, и громче сказала:

— Юлла!

Тук-тук-тук тук-тук.

— Юлла! Юлла! — отпустил свой голос мужчина.

«В опере бы ему петь», — подумала Юлька. Сон ей не нравился. Нормальные люди летают, чувствуют необыкновенную легкость. У нее же ломило все кости, мышцы будто залили чугуном, в затылке щекотно свербело. Попробовала пошевелиться. Не получалось.

— Юлла! Юлла! — басил невидимка.

— Да заткнись ты! — пробормотала Юлька. — Хорош завывать!

Стук прекратился. Перед Юлькой возникло незнакомое, обрамленное длинными, довольно густыми седыми космами бородатое лицо с лохматыми, такими же седыми бровями над внимательными карими глазами. Из бороды, где едва угадывался рот, раздалась фраза на непонятном языке, звучавшая вопросом. Юля с усилием повернула голову и увидела мать, одетую в длинный балахон из коричневой, похожей на тонкий драп ткани. На голову была накинута бордовая шаль из шерсти крупной вязки. Ну и сон! Мама в жизни бы так не вырядилась! Поймав Юлькин взгляд, мать кинулась к постели, наклонилась низко-низко и заговорила так же непонятно, как и старик до этого.

— Ма?

Радостные возгласы матери прерывались поцелуями, щедро даримыми щекам, лбу, подбородку лежащей Юльки. Та вертела головой, стараясь прекратить аттракцион неслыханной нежности. Юля не раз слышала байки о том, что некоторые во сне говорят на чужих языках, но вот чтобы персонажи трепались, а ты ничегошеньки не понимал? Все у нее, короче, не как у людей.

— Слушайте, вы! — Юлька собралась с силами и оттолкнула от себя лопочущую иностранные слова маму. — По-русски говорите, а?

Мать изменилась в лице и отстранилась, бросив на старика гневный взгляд. Тот поклонился так низко, что Юлька разглядела гладкую плешь на макушке. Не выпрямляясь до конца, он приблизился, внимательно всмотрелся в Юлькино лицо и задал очередной тарабарский вопрос.

— Я не вру-ба-юсь! — медленно выговорила Юля.

Оба они отошли в сторону и принялись что-то обсуждать. Говорили негромко, но властный сердитый тон матери вызывал в Юлькином сердце тревогу, а ровная, не столько оправдывающаяся, сколько успокаивающая собеседницу речь старца — любопытство. Зло брало: ну почему она ни слова не понимает?! Словно недублированный забугорный фильм смотрит без титров.

Наконец мать согласилась с доводами старца, что на нее было совершенно не похоже, взяла навязываемую им бутылочку с прозрачной жидкостью травянистого оттенка, и крикнула в сторону двери:

— Элих!

Скрипнули петли, в каморку, пригнувшись, чтобы не удариться головой, проник рослый парень. В руках у него оказалась меховая накидка. Набросив ее на Юльку и подоткнув края, парень с легкостью подхватил девушку, точно она не имела веса, и шагнул к выходу. Старик пытался помочь, но мама остановила его властным жестом. Сказала еще одну сухую фразу и направилась следом за бугаем, спускавшимся по лестнице с Юлей на руках. У той все похолодело внутри. Лестница была крутая, темная. Навернется еще! Тогда от нее точно не останется мокрого места.

— Не спеши! Куда летишь? — не удержалась она от замечания.

— А-а? — потрясенно отреагировал парень, но шествующая сзади мама опять сказала что-то резкое, и диалог завял.

У дома их ждала безлошадная карета. Небо светлело, но солнце еще не взошло. Дул, постанывая, студеный ветер. Деревья размахивали ветвями, сбрасывая последние листья. Какой холод! Юлька вцепилась в край накидки, стараясь зарыться в нее с головой. Хорошо, что экипаж стоял в двух шагах. Парень подождал, когда мать распахнет дверцу, и забрался вместе с Юлькой внутрь. Устроив свою ношу на обитом кожей диване, он подсунул ей под голову вишневую, пахнущую тонкими духами подушку, поправил накидку, чтобы не падала на пол и, пятясь, вылез наружу. Мать, подобрав полы чудного балахона, зашла и уселась напротив Юльки, спиной по ходу движения. Захлопнулась дверца, щелкнул язычок замка. Сквозь окно в передней стенке кареты было видно, как парень забирается на сиденье, открытое всем ветрам, берет в руки вожжи. Чему тут удивляться? Сон — есть сон. Первый в жизни Юльки сон, если не считать бег навстречу папе, перенес ее в сказку. Хотя нельзя сказать, что он был приятным.

— Н-но!