Алита кивнула и медленно побрела в свою комнату. Лефевр смотрел ей вслед и думал, что у девушки глубокая истерика. Алита молчала, запечатывая свое горе в душе и не догадываясь, что от этого будет только хуже. Ей бы поплакать – Лефевр считал, что слезы приносят облегчение почти во всех случаях, – но Алита не проронила ни слезинки, и он мог только догадываться, насколько ей сейчас тяжело.

Он подозревал, что Алита попробует увидеть Никитоса. Рискнет использовать артефакт, чтобы заглянуть в другой мир, – вот и увидела на свою голову. Муженек времени даром не терял. Конечно, Алита предполагала, что он весело проводит время, но одно дело – подозревать, а другое – увидеть своими глазами. Никитос умудрился макнуть ее в грязь даже из иного мира.

Приказав служанкам докладывать ему каждый час о том, что происходит в комнате миледи, Лефевр ушел в кабинет и занялся бумажной работой – ежемесячные отчеты по делам всегда занимали у него уйму времени и выводили из себя. Он окончательно разобрался с ними только к вечеру: за это время Луиз несколько раз послушно сообщала, что из комнаты миледи не доносится ни звука, а в замочную скважину видно, что госпожа Алита лежит на кровати и смотрит в потолок. От еды и кофе она отказывалась, хотя Луиз и Амина чуть ли не каждые полчаса уговаривали ее пообедать: состояние Алиты встревожило их не на шутку. Перед ужином Лефевр подошел к дверям комнаты Алиты, осторожно постучал и произнес:

– Алита, это я. Можно войти?

Несколько минут в комнате было тихо, потом заскрипела кровать, и Алита едва слышно откликнулась:

– Нет.

– Я за вас волнуюсь, – сказал Лефевр.

Служанки, которые стояли возле лестницы и, затаив дыхание, наблюдали за ним, в один голос воскликнули:

– И мы тоже волнуемся! Мы очень переживаем за миледи!

До Лефевра донесся тихий вздох, и Алита сказала:

– Со мной все нормально. Не тревожьтесь.

Лефевр только руками развел. В самом деле, не выбивать же дверь.

Алита пришла в его комнату поздним вечером, когда все обитатели дома уже уснули, а Лефевр лежал в кровати с книгой и карандашом, по старой привычке делая пометки на полях. Услышав, как заскрипела, открываясь, дверь, он оторвался от книги и увидел Алиту – прямая, бледная, в одной ночной сорочке, она была похожа на привидение.

– Что с вами? – спросил Лефевр и услышал страх в своем голосе. Первой его мыслью было, что она заболела: девушку била крупная дрожь. – Алита, что с вами?

Она сделала несколько шагов к кровати и провела ладонями по плечам, опуская вниз кружевные лямки сорочки. Лефевр смотрел, не до конца понимая, что ей нужно; Алита спустила тонкую ткань на бедра, а потом, когда сорочка упала на ковер, переступила через нее и негромко сказала:

– Вы нужны мне, Огюст-Эжен. Прямо сейчас.

Бледный призрак обнаженной Алиты опустился на край кровати и взял Лефевра за руку. В темном взгляде девушки не было ничего, кроме глухой боли, разрывающей в лохмотья и тело, и душу, – той самой, при которой человек убивает себя, лишь бы только она прекратилась.

– Возьмите меня, – прошептала Алита. – Мне это нужно. Мне это очень нужно.

– Нет, – ответил Лефевр таким же хриплым шепотом. – Нет, Алита.

Выпустив его руку, Алита забралась на кровать – сходство с каким-то гибельным привидением, навью, стало полным. Лефевр смотрел на нее словно завороженный, а горячие пальцы девушки, решительно расправившись с застежкой его пижамных штанов, нырнули под ткань. На мгновение Алита замешкалась, словно проникала на неизведанную территорию и боялась сделать шаг, но затем пальцы плавно скользнули снизу вверх, а потом еще и еще, ритмично сжимаясь и разжимаясь. Затем она сместилась чуть ниже, и Лефевр ощутил влажное прикосновение ее губ и языка, одновременно робко-целомудренное и порочное.

На какое-то мгновение Лефевру показалось, что он балансирует над пропастью и вот-вот сорвется во тьму. Позволив сладкому трепету продлиться несколько секунд, он накрыл ладонью голову Алиты и, пока у него еще оставались силы, чтобы остановить ее, произнес:

– Нет. Не надо.

Алита выпрямилась, взглянула на него, и ее глаза удивленно блеснули в полумраке. Мутная пелена боли, застилавшая их, стала рассеиваться.

– Я тебе не нравлюсь? – испуганно и как-то очень жалко спросила она. Ее голос предательски дрогнул.

– Нравишься, – честно сказал Лефевр. – Разве не видно?

Действительно, его реакция говорила сама за себя. Девушка всхлипнула:

– Тогда почему?

– Дурочка, – ласково произнес Лефевр. – Я не хочу злоупотреблять твоим страданием. Ночь пройдет, а утром ты меня возненавидишь.

Алита отрицательно помотала головой. По щеке девушки пробежала первая слезинка.

– Не возненавижу, – еле слышно прошептала она. – Только не тебя, нет…