– Да тебя вся Суза считает девкой из публичного дома, – произнес он, взяв себя левой рукой за правое запястье, чтобы не вцепиться в девушку. – Ты никогда, ни при каких обстоятельствах не будешь ровней людям из высшего света, хоть принцессой стань, хоть королевой. Не бывает тут прыжков из дерьма в повидло. И Рекиген это прекрасно понимает. Ты нужна ему для каких-то иных целей. Я не знаю для каких, но мне они уже не нравятся.

Алита молчала и смотрела так, что Лефевр готов был провалиться сквозь землю. Ей было больно. Невероятно больно. Лефевр понимал, что делает с ее чувствами в эту минуту: старательно подтверждает слова Никитоса о том, что Алита не достойна ничего хорошего. Она не слышит предупреждения – она слышит только то, что ее считают ничтожеством.

– Ты ревнуешь, – промолвила Алита, отведя взгляд. – Ревнуешь, только и всего.

Лефевр усмехнулся.

– Да, ревную, – признался он и удивился тому, насколько легко у него это получилось. – Но дело не в этом, Алита. Дело в том, что ты смогла спастись от одного душегуба и можешь попасть в ловушку второго. И мне за тебя страшно.

Лицо Алиты стало похоже на маску горя – некрасивую, смятую маску.

– И что ты предлагаешь? – спросила она.

Лефевр прекрасно понимал, что он может предложить хоть луну с неба – это не поможет.

– Откажись, – все-таки произнес он. – Ну не бывает такой любви, чтобы после единственного свидания так кидаться на человека. Пусть Рекиген выберет кого-то еще, чтобы столкнуть в пропасть.

Алита кивнула – не соглашаясь, просто принимая его слова.

– Я тогда просто использовала тебя, Огюст-Эжен, – негромко, но отчетливо промолвила девушка, не глядя на Лефевра. – После того видения в Блюдце мне нужно было понравиться хоть кому-то. Поднять самооценку. Она у меня и так неведомо в какой яме. Извини.

Это было похоже на дуэль. Алита сейчас отбивала удар: ей сделали больно – и она тоже хотела причинить боль. Вот только она не знала, что никакой дуэли не было. Лефевр не хотел ее ранить.

– Я знаю, – откликнулся он, пытаясь собраться с силами и превозмочь собственную муку. – Это сейчас не имеет значения, Алита. Важно то, что принц сделает тебя пешкой, а ты даже правил игры не узнаешь. Просто потому, что захотела утереть нос бывшему мужу. Дескать, гляди, Никитос. Ты меня обезьяной звал, а меня принцы в жены берут, – Лефевр неожиданно обнаружил, что как-то сразу и окончательно утратил самообладание и уже почти кричит. – Только Никитос будет твою подружку валять и ни о чем не узнает.

Он понял, что попал в яблочко и поразил Алиту в самую глубину души, когда она вдруг вскинула руки к груди, словно пыталась молиться или закрыться от него. Ее взгляд был настолько жалобным и несчастным, что Лефевр замолчал и осторожно прикоснулся к ее судорожно стиснутым рукам. Алита содрогнулась всем телом, но не отстранилась от него; Лефевр помедлил и обнял девушку, прижал к себе так, словно хотел закрыть собой от всего мира и самого себя в первую очередь.

– Прости меня, – выдохнул он в ее рыжие локоны. – Прости, я не должен был этого говорить.

Алита была напряжена настолько, что Лефевру показалось, будто он держит восковую куклу. Слова, которые они сейчас наговорили друг другу, висели в кабинете горьким серым дымом, и Лефевр знал, что никакая сила не сможет вернуть того, что они только что разрушили.

– Ты прав, – негромко откликнулась Алита. – Только больше ничего не говори.

– Алита…

– Молчи, Огюст-Эжен. Господа ради, молчи.

Так они стояли несколько долгих минут, а потом Алита повела плечами, освобождаясь из рук Лефевра, и направилась к двери, глядя вниз и не обращая внимания на то, что слезы полились еще сильнее. Она никогда настолько остро не понимала, что все кончено.

А на следующее утро Лефевр получил письмо из государевой канцелярии: принц Рекиген приглашал его стать своим шафером. И вот теперь все было действительно кончено.

⁂

– Ну, рассказывайте, миледи. Кто вы, что вы?

Его величество Ахонсо удостоил Алиту персональной аудиенцией в той части оранжереи, где выращивали белые розы – те самые крупные, растрепанные розы сорта «Фаола», которые красовались на каждом изображении Богоматери и означали чистоту и непорочность. Личный помощник государя, проводивший Алиту к месту аудиенции, коротко ей поклонился и исчез. Ахонсо сидел на скамейке и доброжелательно, но пристально рассматривал девушку. Хоть убей, он ничем не напоминал великого государя, который в молодости выиграл две мировые войны и поднял страну из руин и пепла к нынешним высотам. Седой, высокий, наполненный каким-то невероятным спокойствием, он был похож на деда, который ждет внука с уроков: обнаружив это, Алита сразу же перестала волноваться и выпустила цепочку пояса, которую нервно крутила до этого.

– Не стоит так беспокоиться, – заметил Ахонсо и похлопал по скамейке сухой желтоватой ладонью. – Садитесь-ка, и поговорим по-простому, по-семейному.

Алита послушно опустилась на скамью и спросила:

– А с чего начать?

Ахонсо ободряюще улыбнулся.