Счастливые родители собрали новоиспеченную госпожу Лефевр за десять минут. Глядя, как матушка с батюшкой тащат плачущую девушку к экипажу, приговаривая что-то утешительное на ходу, Лефевр подумал, что человеческая алчность не знает границ – как, собственно, и человеческая глупость. Этель усадили в экипаж, и матушка разрыдалась – не оттого, что единственное дитя покидает отчий дом, а потому, что нельзя закатить пышное празднество, чтобы все знакомые умерли от зависти. То, что дочь при этом почти не отличается от тюка с собственной одеждой в плане значимости для родителей, уже не важно. Вещами надо торговать, а дорогими – тем более. Когда экипаж покатил прочь, Этель разрыдалась так, что стряпчий, сидевший рядом с Лефевром, смущенно и понимающе отвел глаза. Должно быть, полностью разделял девичий страх.

Когда они добрались до особняка Лефевра, утихшая было метель закружилась снова, а Этель успела проплакаться и смогла-таки взять себя в руки: в конце концов, она была девушкой из благородной семьи и не имела права вести себя как крестьянка. Пройдя вслед за Лефевром в пустую холодную гостиную, Этель села на краешек дивана и сказала:

– Все так быстро случилось… Я не ожидала.

Лефевр усмехнулся. Стряпчий вынул из папки еще один исписанный лист гербовой бумаги и с поклоном протянул его Этель. Взяв лист, она некоторое время вчитывалась в написанное, а потом подняла глаза на Лефевра, и он подумал, что его юная супруга сейчас может служить живым выражением удивления – она в самом деле не верила своим глазам.

– Это… – только и смогла проговорить девушка. – Это…

– Это все имущество рода Лефевр, включая недвижимость и банковские счета, переведенное на ваше имя, – хмуро произнес Лефевр, и стряпчий тотчас же вытащил еще один лист и достал переносную чернильницу и обгрызенное перо. – А это свидетельство о расторжении нашего брака. Поставим подписи и отпустим занятого человека.

Этель подчинилась, решив просто плыть по течению и посмотреть, что будет потом. Лефевр от всей души одобрил такое решение, а когда стряпчий раскланялся и покинул его дом, сел рядом с девушкой и сказал:

– Пожалуй, наш брак поставил рекорд продолжительности, дорогая.

– Объясните, наконец, что происходит, – прошелестела Этель. Документы, которые она держала в руках, трепетали, едва не выскальзывая из дрожащих пальцев.

– Я надеюсь, что ничего страшного не случится, – искренне признался Лефевр и добавил: – Но очень скоро ситуация в Сузе может стать критической. Я обещал, что вы сможете учиться на врача, как всегда мечтали. Скоро сюда приедет мой товарищ, и вместе с ним вы отправитесь на Феленские острова. Насколько я знаю, там самая лучшая медицинская академия в мире.

Этель кивнула. Сквозь недоумение и испуг наконец-то сверкнуло нечто похожее на осознание того, что мечта сбывается, и это помогло девушке окончательно взять себя в руки.

– Меня могут обвинить в государственной измене или в чем-то подобном, – продолжал Лефевр. – Чтобы избежать конфискации имущества, я переписал его на вас, миледи. Разумеется, это временно, и потом все придется вернуть.

Девушка утвердительно качнула головой, и на ее щеках впервые появился румянец.

– Я никогда бы не присвоила чужого, – чистосердечно заверила она.

Лефевр подумал, что судьба, должно быть, любит его – несмотря ни на что, он все-таки встречает порядочных людей.

– Я в вас не сомневаюсь, Этель, – сказал он и добавил уже жестче: – Но на всякий случай, если свобода и финансовая независимость все-таки вскружат вам голову… Я могу не быть министром. Я могу не быть инквизитором. Однако, – и он сам удивился тому, с какой легкостью произнес эти слова, – я всегда буду злонамеренным магом. Такова моя природа. Советую вам никогда этого не забывать.

По лицу Этель скользнула тень, но Лефевр сделал вид, что не заметил ее.

⁂

Собственность действительно привязывает к земле: сейчас, когда Лефевр добровольно лишился всего, ему было на удивление легко и спокойно. Входя в розарий вслед за личным помощником государя Ахонсо, Лефевр не чувствовал ничего, кроме этой легкости и свободы. Белые растрепанные розы постепенно отцветали, и их аромат, прежде почти неуловимый, теперь обрел отчетливую прощальную резкость. Ахонсо сидел на скамейке, задумчиво перелистывал Святое Писание и, когда помощник скрылся за кустами, негромко произнес:

– Аудиенция по поводу вашего назначения состоится вечером, милорд. Вы что-то рано.

Лефевр подумал и сел на скамью напротив. Государь даже не взглянул в его сторону.

– Позволите говорить откровенно, ваше величество?

Белые брови Ахонсо дрогнули: это было единственным выражением каких-то эмоций.

– Разумеется, господин министр, – ответил он.

Лефевр подумал о вытатуированном солнце на запястье государя и произнес:

– Вы действительно планируете переписать указ о престолонаследии в пользу ее высочества Алиты?

Ахонсо усмехнулся в усы.