– Это хорошо, – сказал он. – Я рад, что она спаслась. Ты изыскал способ вернуть ее домой?

– Да, ваше величество.

Ахонсо нахмурился, что-то припоминая, а потом произнес длинную фразу на незнакомом языке, гулком и трескучем, и вопросительно взглянул на Лефевра. Тот только руками развел.

– Простите, государь. Не понимаю.

Губы Ахонсо дрогнули в печальной улыбке. Лицо осталось прежним – застывшей маской горя.

– Это слова на родном языке бабушки Криштины, – объяснил он. – Старая пословица ее настоящей родины. Когда Господь отнимает у нас любовь, он всегда дает нам надежду.

Лефевр вздохнул. Для него вся надежда иссякла в тот момент, когда угасло золотое сияние артефакта, а простенький глиняный шарик, мертвый и лишенный всех сил, упал на ковер и закатился под диван. Сердце неожиданно кольнуло толстой тупой иглой, и Лефевр подумал, что если хваленое здоровье подведет его и он умрет прямо здесь, на скамье под розовым кустом, лишенным цветов, то это будет самым достойным финалом его горькой истории.

– У меня больше нет надежды, государь, – с неожиданной тоской признался Лефевр. – Все кончено. Она не вернется.

Ахонсо понимающе качнул головой.

– Не отрекайтесь так поспешно, Огюст-Эжен, – посоветовал он и вынул колокольчик. – Суд над вами через два дня?

Вместе с личным помощником пришел и конвой – аудиенция подошла к концу. Лефевр поднялся и произнес:

– Да. Но это уже не имеет значения.

Государь вздохнул и задумчиво погладил латунный бок колокольчика.

– Вы сделали все, что было в ваших силах, Огюст-Эжен, – сказал Ахонсо и прикрыл глаза, давая понять, что устал и не нуждается в продолжении беседы, словах и заверениях. – Прощайте.

⁂

Южная часть Сузианского материка, несмотря на практически вечное лето, считалась медвежьим углом. Бедная каменистая почва не славилась урожаями, жители в массе своей тратили время на вендетту, и цивилизация добралась в эти края совсем недавно – нормальную канализацию и дороги здесь увидели только пять лет назад.

Но Лефевр считал это место настоящим курортом. Солнце, таинственные сапфировые глубины моря и относительное сочувствие обитателей здешних мест жалкой судьбе ссыльного – что еще нужно, чтобы скоротать один день, и еще один, и еще…

Теперь он жил при местной церкви, и тонкий белый шпиль колокольни, вонзавшийся в выцветшее небо, был первым, что видел Лефевр, просыпаясь. Приговор, вынесенный полгода назад, включал в себя ежедневное присутствие на всех службах и еженедельное покаяние. Обитатели поселка довольно быстро привыкли к нескладной высокой фигуре государева преступника, который до начала службы сидел на паперти с молитвословом в руках, а потом стоял в самом дальнем углу церкви и последним подходил причаститься святых даров. Иногда Лефевру казалось, что ему сопереживали вполне искренне.

За эти полгода он почти каждый день вспоминал о финале своего судебного процесса и больше всего жалел Гербренда: когда судья вошел в зал, где яблоку негде было упасть от свидетелей и высокородных зевак, его товарищ выглядел совершенно растерянным и несчастным. Он действительно сделал все, что мог, пойдя против всей своей жизни ради призрачной возможности спасти друга, – разрушил карьеру защитой злонамеренного ведьмака, потерял друзей, – но это оказалось напрасным. Листы приговора в руках главного судьи были обвиты черной лентой.

Лефевр хотел было сказать что-нибудь утешительное, но не стал.

С улицы доносился шум: возле Дворца правосудия с самого утра собирались горожане, желая услышать приговор. Полицейское оцепление стояло возле ступеней только для вида – было ясно, что, случись какая заваруха, офицеры в высоких черных шлемах конкретно в этой ситуации ее с удовольствием поддержат. Особенно учитывая тот факт, что в свое время принцесса Алита провела поправку к закону о полиции и подарила стражам порядка хорошо оплачиваемую пенсию. В воздухе плавали магические шары-слухачи – они передавали на площадь все, что говорилось в зале суда.

Судья распустил ленты на бумагах с приговором, и в зале воцарилась тишина. Люди на площади умолкли, боясь пропустить хоть слово.

– Человек, подлежащий суду, Огюст-Эжен Лефевр, злонамеренный маг, полностью признал свою вину в убийстве его высочества Рекигена бин Альбоа, – судья не просто читал: он, словно великий драматический актер, всеми силами старался придать каждому слову вес и важность. – Закон Сузы приговаривает его к смерти за тягчайшее преступление против короны.

Некоторое время еще было тихо, а потом люди снаружи разразились ревом и воплями. Лефевр слушал равнодушно. Он не ожидал ничего иного, прекрасно зная, что иногда благодарность родины за убийство одержимого преступника обладает весьма специфическим привкусом и ароматом. Гуле стоял рядом, сокрушенно опустив голову. По рядам зрителей в зале прошла легкая волна недоумевающих возгласов, но судья вскинул руку, и снова воцарилась тишина.