А еще Турид слишком много знал и об очень многом догадывался, а Виктории не хотелось, чтобы свои догадки этот фанатик обсуждал с Наместником. К войне она пока не была готова.

Рэй отправился по своим делам, а за спиной Виктории пристроились два молчаливых послушника.

– Неженка, открой. Это я.

Виктория переступила порог и медленно закрыла дверь. Художник стоял на коленях перед столом, заваленным рисунками. Затравленный взгляд из-под упавших на глаза вьющихся волос, чуть подрагивающие руки, нервно сжимающие угольный карандаш, запачканная углем рубашка и блики слез на длинных ресницах. Красивый и беззащитный. Что-то всколыхнулось в душе. Нет, не жалость, нечто другое. Более глубокое, искреннее, болезненное. Она подошла к столу, окинула взглядом разбросанные работы. У всех людей, изображенных на рисунках, отсутствовали лица. Мальчик без лица, одетый лишь в ошейник, стоит на коленях в саду; в роскошной спальне; у ног некрасивого пожилого мужчины. Парень без лица, распятый, связанный, в цепях, со следами ударов на спине и бедрах. И девушка без лица, художник изобразил только глаза, и в них такая боль и обреченность, что выть охота… Нет, не девушка, все же парень в женском платье, сидящий на коленях у старика.

– Это твое прошлое. – Алан посмотрел на сжавшегося в комок раба. – Но это не объясняет, зачем я забрал тебя в Кровь.

– Я родился рабом. Не здесь. На Востоке. Меня растили для гарема. Обучали танцам, массажу, пению. Меня должны были сделать кульфи и продать… очень богатому и влиятельному господину, – последнее слово он прошептал. – Я жил среди кульфи, я видел, как делают операцию, я видел, как они потом страдают. Как умирают молодыми. Как становятся сумасшедшими. Я плакал, умолял, просил… Нас привезли на корабле. А потом пересадили в телеги. На привале к нам приехали барон Линь и вы, барон хотел купить молодых рабынь для сына. Вы много пили с хозяином, а я вам прислуживал. Хозяин все время говорил, что я обеспечу его старость. Что новый господин хочет лично сделать свою игрушку бесполой, что как только новый господин купит меня, хозяин уйдет на покой. А потом вы меня просто забрали. Избили хозяина и забрали. И сказали, что если хоть раз вы пожалеете об этом поступке, то сами лично отрежете мне все и отдадите на утеху горцам.

– И что я с тобой делал?

Видят боги, она не хотела этого знать!

– Ничего, – всхлипнул Неженка. – Вы меня словно забыли. А я каждый день ждал, что вы скажете, что пожалели о своем поступке. Я все время ждал, что прогневаю вас, что не пойму, когда я вам буду нужен, что не сумею распознать. Я почти два года каждый день сходил с ума от страха, что разгневаю вас и вы осуществите свою угрозу! – Неженка не замечал, что он уже кричит сквозь рыдания. – Каждое утро я просыпался в ужасе, что вы искали меня ночью, а я не знал, каждый вечер я боялся заснуть. Это стало кошмаром, навязчивой идеей. Я понял, что еще немного, и я просто умру от страха и неопределенности! А вы не обращали на меня внимания.

– Мне было стыдно из-за своего поступка, своей минутной слабости, жалости к несчастному мальчишке, обреченному на жизнь, которая хуже смерти, – глухо произнес Алан.

– А потом вы потеряли память, и я вздохнул с облегчением. Вы разрешили мне рисовать… Я даже был влюблен в вас. Я часто влюбляюсь. В женщин, в мужчин. Но никогда никому не признавался, только вам. Я очень испорченный, да?

– Нет, ты не испорченный. Просто ты художник и берешь вдохновение из тех чувств, которые тебе доступны.

Раб поднял на Алана несчастный взгляд и благодарно улыбнулся, и конт понял, насколько нелегко далось это признание.

– А недавно брат Эдар сказал, что меня разыскивает тот господин, к которому меня везли. И что он ни перед чем не остановится. А вы вспомните все и не станете воевать из-за раба…

– У тебя имя есть?

– Есть, – прошептал парень.

– Это хорошо, это просто замечательно.

Виктория опустилась на пол и, протянув руки, заставила раба сесть и прижаться к ней спиной. Она крепко обхватила его и сильнее притянула к себе.

– Хорошо, что у тебя есть имя. А то как-то смешно звучит – художник Неженка. Ну не плачь, не плачь. Большой мальчик, а ревешь, как белуга. Не знаешь, кто такая белуга? Это зверь такой, который очень громко орет.

Она говорила какие-то глупости, прижимая к себе плачущего Неженку, целовала его в макушку, вдыхая легкий травяной аромат, и ничего не обещала. Не могла обещать. Потому что понимала, что если придется, то она пожертвует этим затихшим в ее объятиях парнем. На душе было пусто и противно, но она молчала.

– Ты довел себя до нервного истощения только от страха, что тебя кастрируют? Или есть еще причины?

– Можно я буду иногда за вами ухаживать?

– Э? – Виктория растерялась.

– Я боюсь боли, – плечи парня вздрогнули, – но мне надо служить кому-нибудь, знать, что я нужен. Я думаю, вы понимаете.

«Понимаю, мальчик. Конечно, понимаю. Все же я выросла в другом обществе и не на необитаемом острове».