— Занятное зрелище, — отсмеявшись, бросила она. — Ты даже не понимаешь, кого защищаешь. Сама ведь желала ему смерти. Если это из-за того, что ты его фамильяр и погибнешь вместе с ним, тоже можешь не трепыхаться. Погибнешь в любом случае. Начнем!

Она вытянула перед собой руку, и по застывшему лицу Лафотьера пробежала судорога боли. Не знаю, чем это было вызвано, но мне эта боль не передалась. Вообще только сейчас обратила внимание на то, что и неподвижность мне не передавалась тоже, хотя, по идее, должна была.

Я не знала, каким образом Малетта собиралась возвратить мне воспоминания, перед тем как убить, но сделать это она намеревалась явно не сейчас, а позже. Не уверенная в том, что поступаю правильно, я все-таки решила рискнуть.

Круто развернувшись, поднесла ладони к алтарю. Поколебалась еще пару секунд, услышала от Малетты: «Нет, еще рано!» — поняла, что на правильном пути, и решительно коснулась чуть шершавого и теплого, как кошачий язык, камня.

Несколько долгих секунд ничего не происходило, а потом ладони вдруг обожгло — совсем как в тот раз, когда я попыталась взять кулон. Хотела вскрикнуть, но голос больше мне не принадлежал, как и тело, которым я перестала управлять. Сознание билось в нем запертой птицей до тех пор, пока его не подхватили мягкие волны, напрочь отделившие меня от реальности.

…Я шла той же тропинкой, что и этим утром. Миновала арки и фонтан, обошла каменную скульптуру, обогнула храм и, оказавшись на заднем дворе, увидела старую, широко раскинувшую скрюченные ветви секвойю. На одной из этих ветвей, совсем как в однажды приснившемся мне сне, сидела Акира. В свободном легком платье, с распущенными черными волосами и взглядом, направленным на меня, — цепким, проницательным, мудрым. Таким, какой может быть только у того, кто прожил далеко не одну сотню лет и пережил очень многое.

— Привет, Маргарита, — произнесла она голосом, очень похожим на мой, только чуть более низким и глубоким.

Я остановилась и вздрогнула.

Плохой, очень плохой признак разговаривать с самой собой! И не просто перед зеркалом или рассуждая вслух, а фактически наяву!

Может, я заработала шизофрению, притом уже давно? И вся эта грань мира, включая кошачьи уши, хвост, темных магов и спятивших давних подруг-сестер, — просто плод моей прогрессирующей болезни?

— Нет, ты не сошла с ума, — понимающе усмехнулась Акира.

Спрыгнув с дерева, она подошла ко мне, едва не заставив непроизвольно попятиться, и, глядя в глаза, произнесла:

— Просто ты — не я.

Где бы мы сейчас ни находились, здесь было очень тихо. Так тихо, что повисшая звенящая тишина казалась ощутимой буквально физически. А после последних слов Акиры стала еще плотнее.

Я подумала, что ослышалась.

— Ты не Акира, — прозвучало повторно. — Ты человеческое дитя по имени Маргарита, которой было суждено умереть через несколько дней после рождения.

Понятия не имею, каким чудом я осталась стоять на ногах, а не сползла потихоньку на землю. То есть сначала меня все убеждали, что я ликой, прожившая бог весть сколько лет, заставили в это поверить, а теперь оказывается, что я — просто «человеческое дитя»?

Ничего не понимаю!

— Но как же…

— У нас не так много времени, — оборвала меня Акира. — В отличие от Маты, я не могу позволить себе говорить долго. Поэтому я просто покажу.

С этими словами она обхватила мое лицо руками, заставляя смотреть ей в глаза, и надавила пальцами мне на виски.

И я увидела заполненную людьми площадь, в центре ее стоял эшафот, на который всходила одетая в черное девушка-кошка. Увидела накинутую на ее тонкую шею петлю и ощутила вспышку боли, когда она затянулась. Несколько долгих мгновений агонии — и чувство полета, в то время как оставшееся внизу тело рассыпалось на сотни эфирных частиц, которые вскоре растворились.

Гудящие где-то машины, простаивающие в вечных пробках, и мигающие светофоры. Подтаявший мартовский снег и крики, доносящиеся из палаты одного родильного отделения. Страх и отчаяние, вызванные пониманием того, что ничего не получилось. И еще больший страх, граничащий с трепетом, когда на границе жизни и смерти появилась она — девятихвостая белоснежная девушка, не имеющая возраста. Прародительница.

В ее глазах читались и сострадание, и укор.

Закон попытались нарушить, а значит, последует наказание.

Еще одно понимание: в качестве того самого наказания могут отобрать и последнюю, девятую жизнь.

Но этого не происходит. У Прародительницы свои далеко идущие планы.

Крик роженицы, который почему-то становится еще громче. Снова полет на сумасшедшей скорости, вереница разноцветных огней. Первый детский плач — и две накрепко сплетенные, сросшиеся, как деревце с деревцем, души.

Человека и ликой.

…Когда череда образов схлынула, я жадно вдохнула не имеющий запаха воздух и во все глаза воззрилась на Акиру.