Куафер уложил кудельки в какое-то подобие башни, но с одной стороны башню круто растрепали. И глаз мамаше подбили.

— Откуда дровишки? — не удержалась я.

Мамаша взвыла втрое жалобнее, но куда там! Сочувствия у меня отродясь не было, а вот любопытство…

Маман с утра отправилась по делам.

В цирюльню.

Там ее покрасили, завили и элегантно уложили.

В магазин готового платья. Подобрала себе платье и шаль… шаль валялась неподалеку. Черная, да. Но с такими вырвиглазными розами ядовито-розового цвета, что это уже не имело никакого значения. На любом фоне были бы видны только розы.

А потом…

Есть пределы людскому кретинизму?

Таки нет, как говорят у Одессе. Таки — нет.

Маман отправилась попрощаться с Карпушей!

Я подумала, что ослышалась. Поковыряла в ухе, но — нет. Так все и обстояло.

Маман отправилась прощаться с любовником.

— Не чужие ведь люди, — всхлипывала идиотка.

Это — да, не чужие. Жаль, что об этом еще и жена Карпушина знала. С порога вцепилась мамаше в волосы, подбила глаз и пинками прогнала со двора.

Платье порвала, прическу растрепала…

Маман уже успела дойти до околотка, но почему-то у нее отказались брать жалобу. Вы, дамочка, сами все понимаете, женщина мужа потеряла, женщина в истерике, в состоянии этого… эффекта!

Одним словом, иди-ка ты, мадама…

Жалобу не примем, привлекать никого не будем, свали, откуда пришла.

Точка.

Маман свалила домой и последние три часа оплакивала прическу, глаз, платье и Карпа.

Я развела руками.

— Матушка, ну куда ж вас с такой блямбой под глазом? Пусть сначала пройдет…

А если мне повезет, там тебе и второй подобьют для симметрии!

Этого я уже вслух не сказала. Но…

Слов у меня не было. Одни эмоции.

А еще вопрос.

Нельзя ли мамочку куда-нибудь того-с, пока она мне всю малину не перегадила? Но куда?

В монастырь?

Я бы и не против, но монашек жалко. У них жизнь должна быть подвижническая, а не мученическая. Да и введу я их в грех. Ее ж через неделю всем монастырем закопают… на грядке с морковью.

— Нет у нас ничего к глазу приложить?

— Не-ету…

— Ну, вы бы к фельдшеру сходили. Вдруг у него что полезное найдется?

Мамаша вылетела за дверь.

Мне оставалось только вздохнуть.

Интересно, как с ней дети-то выжили? Не иначе, чудо Божье.

***

Синяк, увы, не прошел. Наоборот, стал еще более ярким, броским, отчетливым. Фельдшер не поленился лично проводить мать до дома, заверил меня в своем почтении, и посочувствовал.

Мол, никак-с.

Вот, если б сразу, другой вопрос. А сейчас уже сделать ничего нельзя, все налилось…

Это верно, такой лиловой блямбы я давно не видела.

Чудесный оттенок… неделя? Да?

Не меньше?

О, как замечательно!

Так, мирно и спокойно, под рыдания и страдания, проходил вечер. Пока Аришка не проговорилась. Про благотворительный бал, конечно.

Мамаша тут же сделала стойку.

— Я иду с тобой!

— Баронесса четко сказала, кому приходить.

— Мать всегда поймет другую мать! — с пафосом провозгласило это… кошмарище.

— Синяк…

— До бала еще время есть. Примочки поделаю, быстрее сойдет.

— И платье…

— И платье тоже есть теперь.

Я представила маман в этом жутком платье рядом с баронессой — и показала Аринке кулак.

Кто тебя, дуру, за язык тянул?

Кажется, девчонка и сама поняла, что молчание — золото, но поздно. Мамаша уже строила грандиозные планы. А я прикидывала, что можно купить в аптеке.

Либо снотворное, либо слабительное. Тут главное с дозировкой не ошибиться, не травануть старую дуру. Нейтрализовать — и хватит с нее.

Не с собой же тащить в самом-то деле? Это невозможно!

Спорить заранее я не стала, чтобы не насторожить, согласилась, что да, можно попробовать договориться с баронессой, и занялась ребенком.

А потом в ворота опять застучали.

Я пожала плечами и пошла открывать.

***

— У вас совесть есть?!

— Вам порционно или на развес?

Тетка опешила.

На вид ей было лет пятьдесят, то есть реально может быть лет тридцать пять. Невысокая, полненькая, в черном платье и черном же платке, она воинственно наступала на меня.

— Вы что себе позволяете?

— Я тут живу. А вас что не устраивает?

Огрызалась я без особого чувства, так, для порядка. Не устраивать же скандал? Тетка была настроена решительно, а мне только синяков не хватало. Или еще одного убийства.

— Да вы… да как вам вообще совесть позволила!?

— Да что она мне позволила? — взорвалась я. — Я вообще не знаю, что вас не устраивает?! Вас как зовут?

— Перелукина я! Анна Ивановна!

— О-ох…