– Пастор, не обвиняйте меня. Он воровал. Не у меня, у короны. Что ему положено за это?

– За воровство у короны – смертная казнь с конфискацией имущества.

– Именно. А делал он это просто потому, что я – женщина. Я по рождению дура, которую умный эввир решил обвести вокруг пальца. И что? Он это от бедности сделал? От горя? У него дети плакали? Родители побирались?

– Нет?

– Нет, пастор. Он просто решил сделать на мне свой маленький бизнес. Поэтому мне пришлось… играть. Иначе и не скажешь.

– Это жестокая игра.

– А кто бы спорил? Мне пришлось говорить с королем, мне пришлось выяснять отношения с эввирами, мне пришлось присутствовать, когда ему рубили пальцы и выжигали клеймо, меня едва не стошнило! Я три дня есть не могла, как вспомню. Думаете, из-за любви к деньгам?

Пастор пожал плечами.

– Ошибаетесь. Моя бы воля – я бы никогда так не поступила. Но он был своего рода пробой пера. Если бы я закрыла глаза сейчас, потом мое дело разворовали бы на корню. Вот подумайте, пастор, Ативерна стает богаче благодаря стеклу и кружеву, станет легче морякам, появятся новые рабочие места, я уж молчу про пользу для веры, про лечение больных… Я не хочу отвлекаться от этого, чтобы раздать пинков каждому вору! Мне проще все оборвать в зародыше!

– Это гордыня, Лилиан…

– Я знаю. И отвечу за свои грехи. Но у меня не было другого выхода.

– Не было или вы его не увидели?

– Скорее второе.

– Или не захотели увидеть?

– И это тоже вероятно.

– Возможно, был и иной путь? Без такой жестокости.

Лиля покачала головой.

– Пастор, мне это не доставило удовольствия. Но, если понадобится, я каждому вору ноги оторву. Пока не поймут, что у меня воровать нельзя. И никак иначе. Жестоко? Мерзко? Гордыня? Тысячу раз – да!

Только вот и выбора у меня нет…

Пастор только головой покачал. Кенет не был дураком. И видел, что Лиля устала, что она держится из последних сил, что боится и за себя и за Миранду, что…

Да много всего.

– Альдонай простит вам. Он простит все. Он любит нас, что бы мы ни сделали. А вы себе простите этот грех?

Лиля решительно помотала головой.

– Это не прощается. Я знаю.

– И все же…

– Я была с ним милосердна. Он жив. И деньги у него изъяли только ворованные. А то, что мне плохо, переживу. Всегда переживала.

Пастор вздохнул.

– Пусть Альдонай ведет тебя по жизни, Лилиан.

Лиля тоже сотворила знак Альдоная.

– Пусть над нами сияет солнце истины.

Истина, да…

Чего только стоил разговор с эввирами. Лиля довольно жестко объяснила, что это была первая и последняя проверка. Если еще раз кто-то посмеет, весело будет всей общине. Не просто весело, нет.

Им придется в срочном порядке налаживать бизнес по торговле макаронами на Вирме… Ой!

Вот про макароны Лиля откровенно забыла. И про кучу других кулинарных рецептов. Надо сразу сказать племяннику Хельке, чтобы предусматрел место под ресторан. И радоваться, что чиновники и прочие кровопийцы остались в двадцать первом веке, в другом мире. Потому как польза от них есть. Но взяточничества… Молчим о грустном.

Эввиры прониклись. Особенно Хельке, которому Лилиан популярно разъяснила, что после второй такой подставы без ее ведома с ним будет беседовать не добрый Эрик, а злой король.

Авторитет у Эдоарда был. Больше проверок не проводилось.

О муже она и не вспоминала. И не вспомнила бы, если бы не Александр.

Фалион действительно сдружился с ней. Приезжал, дарил подарки, разговаривал. После того нервного срыва он ощущал себя… словно пелена с глаз упала. Да, сильная, умная, красивая… но женщина ведь!

А этого как раз никто и не замечает. Видят, как у боевого корабля, количество пушек. И никто не замечает цвета парусов. Никто не осознает его красоты. И – хрупкости.

Да он и сам раньше ничего не видел.

Да, женщина. Знания, сила, ум, привычка повелевать. Такие женщины оставляют след в истории. И в то же время они несчастны. Потому что этакие железные девы. Холодные, целеустремленные, выжегшие в себе все ради того, чтобы сделать карьеру.

Воины, придворные, они – были. И история хранила упоминание о них. Сначала Фалион думал, что и Лилиан такая же. А потом…

Она обожала своего коня. Нежно любила падчерицу. Не родную дочь, нет! Хотя некоторые, вот как его мать, и родных-то детей не любят. Но ради падчерицы Лиля готова была сделать все возможное и невозможное. И Александр это видел.

Лилиан Иртон неплохо изображала эмоции. Но тут, когда она улыбалась и раскрывала руки навстречу Миранде, ее глаза сияли таким теплом и светом… Это шло из души. Определенно.

Да и своих людей…

Лилиан тепло относилась ко всем своим людям. Это не разыграешь. И ее любили в ответ.

Единственный, о ком они не говорили, был Джерисон, граф Иртон.

Александр дружил с ним и даже симпатизировал этому человеку. И сейчас понимал, что добром такие вещи не кончаются.