— Приветствую тебя, сын мой! — повторила королева и, в свою очередь, посмотрела на меня с нескрываемой ненавистью. У меня затряслись плечи от еле сдерживаемого смеха. Наверно, это нервное, но Омелла настолько комично выглядела, обращаясь к принцу по протоколу «сын мой» и при этом так страдальчески морщась… мачеха, не желая того, невольно добавила себе возраста, а для молодой цветущей женщины это самое страшное, что она может себе пожелать.

— Следуйте за нами! — торжественно возвестили уже оба. Затем король и королева развернулись и под крики толпы вошли в храм.

Выждав несколько минут, мы последовали за ними рука об руку под радостные восклицания подданных.

Внутри собора было немножко сумрачно и волнующе. Собственно, света хватало, он лился из окошек и смягчался свечами изящных кованых светильников, которые свисали с потолка и стояли вдоль проходов. Видимо, это у меня от волнения потемнело в глазах.

Оранжевая бархатная дорожка между некрашеных деревянных скамеек вела к алтарю.

Приглашенные гости уже сидели по лавкам. При нашем появлении они вставали и тут же садились на места, стоило нам миновать их ряды.

Внутри собор казался просторным, светлым (за счет побелки и отсутствия фресок и икон на боковых стенах) и… убогим. Я шла в легкой растерянности и вертела головой по сторонам. Какой контраст между пеной каменного кружева, садом скульптур, воплощенной грезой — и полуфортом-полу… да простят меня верующие! — полутюрьмой!

Муж остановился и тихо прошептал мне:

— Оставайся тут и повторяй все за мной, — после чего сделал три шага вперед.

Мы находились практически около алтаря. На небольшом возвышении стояли Амадин и Омелла. В нескольких шагах от них — Матиас, и чуть позади него — я.

Из бокового входа появился богато одетый богослужитель с ритуальной чашей королей.

— Опуститесь на колени, дети! — сказал он, обращаясь к нам с принцем.

Мы послушно опустились. У меня этот процесс занял гораздо больше времени, чем у мужа, по причине негнущегося платья. В смысле, я пыталась преклонить колени, но платье стояло насмерть! Нашу миниатюрную войну прекратил подбежавший молоденький служка и помог мне достаточно удобно устроиться, подложив под колени мягкую подушку и буквально «сломав» платье. Платью это не понравилось, и оно, защищаясь от насильственного вторжения, поцарапало несчастного ограненными камнями.

Мне стало жалко мальчишку и, дружелюбно улыбаясь, я протянула тому носовой платок, обшитый по краю мелким жемчугом. Мальчик сильно засмущался, но платок взял, благодарственно улыбнувшись в ответ. По коже опять мазнуло невидимое присутствие и тут же бесследно сгинуло. Вот что за притча?

Главное событие сезона началось, но поскольку моего участия в нем не требовалось, я с чистой совестью разглядывала внутреннее убранство главного храма страны.

На первом этаже пузатые белые колонны поддерживали бельэтаж второго. На стенах висели флаги, множество геральдических флагов — символика входящих в состав страны завоеванных клочков земли. Они же шелковыми разноцветными лентами свисали с балконов.

Деревянная кафедра и большой, инкрустированный розовым перламутром сундук, играющий роль алтаря, — вот и вся роскошь.

Я уже перестала что-либо понимать. А! Забыла упомянуть — над алтарем находился скромненький витраж на двух больших окнах. Там было нарисовано (именно нарисовано!) что-то микроскопическое, зелено-красно-синее… честно говоря, я даже вблизи сути изображения так и не углядела. Тем более изображение дополнительно разбивалось на фрагменты свинцовой оплеткой, делящей стекло на множество маленьких вытянутых окошек.

В этот момент от разглядывания меня отвлекли происходящие события. Священнослужитель удалился за резную перегородку алтаря и вынес ларец, роскошно изукрашенный драгоценными камнями. Даже при скудном освещении яхонты разбрасывали вокруг искристые блики.

Остановившись перед принцем, старый прелат откинул крышку ларца и возвестил:

— Настал час истины!

Я вытянула шею, пытаясь разглядеть, что там и у кого настало, но за широкой спиной мужа было ничего не видно и, кстати, это представлялось весьма обидным. Каламбур! Если я уж тут стою, время зазря трачу, так могли бы и мне показать истину.

Тут мне пришло в голову изречение древнеримского ученого Плиния Старшего: «In vino Veritas» — истина в вине. Только вот древние забыли уточнить: в какой именно по счету бутылке? Может, в том ларце и не спиртное, но навевает… Вон как мой ненаглядный над ним застыл. Любопытно, о чем он думает? Прилично ли выдуть все в одну физиономию или все же стоит поделиться истиной с окружающими?

— Свершилось! — вдруг заорал священник и захлопнул ларец, едва не прихватив благоверному пальцы.

Это как? Наш принц оказался трезвенником и оставил заначку для потомства? Или я проглядела какую-то важную подробность ритуала?

После сих знаменательных слов, как по сигналу, раздался оглушающий звон колоколов, который, впрочем, скоро стих.

Начался обряд отречения. Амадин долго и занудно читал какую-то затертую книжку на непонятном мне и, похоже, всем окружающим языке, включая священника в золотых ризах. Когда мы уже достаточно выспались, свекор все же захлопнул талмуд и торжественно сказал: