А что теперь? Есть ли в этом мире у меня приемлемое будущее? Ледяные змейсы быстро указали одинокой крылатой девушке «нормальное место». Нет, сначала были дикари квошики с «мудрым» шаманом, потом предприниматель-вампир аяш и жуткий убийца хаоши, которому я со своей изморозью не конкурент. Завершили полную картину нового мира с моей перспективой змей, проповедывающий «поменьше кусай, на дольше хватит», и несчастный ангелочек в браслетах-кандалах, которой, чтобы спасти свою душу, пришлось убить двоих гадов, а затем умереть самой. Наверное, гибель леары больше всего поразила меня, запала в душу — бессмысленная и оттого еще более печальная. Смерть была слишком близко, только протяни руку. Даже мой поступок — удар вилкой в пах Шедвику — ни в какое сравнение не идет именно с ее гибелью.

Кайя Хелле теперь леара — новая реальность, ведь эти крылатые незнакомцы приняли меня за свою, а значит, я совместима со «своими» или чешуйчатыми хвостатыми — моральными уродами, которые могут украсть душу. Да лучше умереть сразу и больше не мучиться, чем попасть к ним.

Как сказал Шедвик? Поймать белокрылую очень сложно, зато кормиться можно годами всем серпентарием. Разве мне нужна такая жизнь? Мучиться в постоянном страхе: сожрут или только откусят. Если останусь здесь, среди обычных мирян, придется прятать крылья и магию, по сути, свою новую сущность. Это не реально! А что меня ждет там? У леаров? Змейс о них не лестно отзывался, возможно и там горяченькое место в аду!

Я услышала шелест крыльев — рядом со мной на корточки опустился леар, едва ощутимо повеяв морозной свежестью, словно успокаивая. Он не касался меня, тихо, мягко о чем-то спросил на своем языке, только я ни слова не поняла. Подняла голову и, посмотрев в лицо леару, наклонившемуся ко мне и явно хотевшему утешить, прошептала на аяше:

— Шааза Ланей умерла! Вы ошиблись, я не она.

Пронзительно черные глаза утешителя расширились, на скуле дернулся мускул, выдавая недоумение, затем он быстро переглянулся со своими спутниками. Я проследила его взгляд и отметила, что двое оставались со мной рядом, третий стоял у открытой двери, контролируя коридор, четвертый, видимо, пошел разведывать обстановку в доме.

Леар, которому выпало успокаивать меня, по-прежнему сидевший у моих ног, что-то уже настойчиво, с нажимом спросил, но я, шмыгнув носом и вытерев лицо, призналась:

— Я не знаю ваш язык, только пару слов приветствия, не более.

— Ваш? — удивился леар, верно не сомневаясь в моей «национальности», и вдруг, прикрыв глаза, жадно втянул воздух у моей шеи. Я настороженно отклонилась, а он подтвердил: — Шааза, твою силу ни с чьей не спутать, хотя сейчас я чувствую, что ты преодолела лишь два перехода…

— Что за переходы? — оборвала его, решив выяснить, о чем уже слышала, когда речь шла о покойной леаре.

В одно мгновение к двум чернокрылым бойцам присоединился третий. Они смотрели на меня, сжавшуюся на стуле как больной воробей, с высоты своего роста, будто сканировали, выискивая малейшие секреты. Я же могла ответить им лишь напряженным ожиданием, по очереди заглядывая каждому гиганту в глаза, совершенно разной формы и цвета, не в силах предугадать, чем для меня завершится знакомство с ними.

— Из какого ты шаазата? — наконец спросил мой собеседник на аяше, по-прежнему очень вежливо.

— Ни из какого, — по-детски прохлюпала я, зажав ладони коленями, чтобы не видно было, как они дрожат.

Глупо и недальновидно врать и сочинять; если леаров слишком мало, а белокрылых — вообще слезы, значит — каждая наперечет. Вон какие бойцы пропавшую шаазу искать прилетели и, по словам Цирика, город прочесывали. Но сразу в лоб сообщать, что я из другого мира, тоже не стала, ограничилась лаконичным:

— Меня нашли без сознания и памяти, умиравшей в горах Квоша.

Леары внимательно меня выслушали и быстро заговорили по-своему — спорили, наверное. Пару раз слышала «шаэр». Если память не врет, так называют их правителя. Ну и плевать, пусть оно все идет лесом. Поразительное равнодушие и смирение навалились на меня.

— Шааза, ты помнишь свое имя? Сколько тебе лет? — переговорщик был безупречно вежлив.

— Да, имя, некоторые языки, кое-что по мелочи, — и кратко обозначила себя. — Меня зовут Кайя, мне двадцать пять лет.

Все трое скупо улыбнулись, но не хитро, как змейс, не по-деловому, как аяши, а скорее чисто по-мужски не привыкли демонстрировать голливудскую улыбку. Но благодаря этим улыбкам на душе у меня стало теплее, и почувствовала я себя увереннее.

— Шааза Кайя, — обратился ко мне второй крылатый, — прости за нескромный вопрос: твои волосы давно стали светло-серыми? Они посветлели здесь?

— С рождения, — гордо ответила я, но, сообразив, что будто бы почти ничего не помню, пожав плечами, добавила, — наверное, по крайней мере, о смене цвета не помню, но думаю, всегда была такой.