Разбуженная далеко не тихими голосами неизвестных спорщиков, что, забыв о деликатности, имели наглость устроить в гостиной пострадавшего настоящую свару, она скатилась с постели и, смаргивая сонную пелену с глаз, поспешила прекратить это вопиющее безобразие. И когда из кресла медленно, очень медленно стал подниматься хозяин темной всклокоченной шевелюры, у неё ослабли ноги. Сомневаясь в своем рассудке, оглянулась назад — постель пуста. Руки безвольно повисли вдоль тела. Она проспала его пробуждение! Не почувствовала, не услышала! И даже когда сползала с ложа, не обратила внимания, что больной отсутствует на своей половине.

Стояла с беспомощным видом, глядя, как самый любимый человек на свете, её боль и тоска последних дней, делает первый шаг в её сторону. Заметила, как его глаза вспыхнули сумасшедшей радостью, и уже не могла оторваться от них. Двигался он странно — скованно. Она успела только подумать, что у него наверняка болят мышцы после долгого лежания, как предмет её нежной любви сделал резкий рывок. Она оказалась в кольце сильных рук, прижатая к телу Рихарда. Его губы прижались к её лбу в какой-то отчаянной тоске. Ладони графа заскользили по девичьей спине вверх-вниз, то судорожно, то мягко.

— Боги, Анна, как я соскучился! Кажется, что прошла целая вечность с момента нашей разлуки. Когда ты приехала? Ты мне снилась. Это был самый долгий, тревожный и мучительный сон.

Он все говорил, говорил, а девушка слушала его низкий, срывающийся от волнения баритон, беззвучно роняя слезы счастья, пропитывая ими мягкую ткань халата.

— Ты так долго спал, — прошептала с горечью, крепко обвив его руками. — Ты бесконечно, преступно, бессовестно долго спал! — А потом её словно прорвало, и слова полились бурным бессвязным потоком: — Зачем ты встал? Ты очень рано встал! Тебе нужно лежать! Голова не кружится? Не болит? Господи, какие у тебя синяки под глазами! Чувствуешь слабость? — Отстранившись, щупала, гладила мужчину по лицу, плечам, шее, не замечая его слегка изумленного и растерянного взгляда. — Ты, наверное, голодный? Конечно, ты голодный! И горячий. Почему ты горячий? У тебя температура? — Привстала на цыпочки и, настойчиво притянув к себе его голову, коснулась лба мягкими устами. — Ваши лекари — коновалы! Не могут лечить, а все туда же, в магистры! Десять дней неизвестности! А этот лысый тебя уже похоронил, представляешь? — Бесса заплакала, вцепившись руками в лацканы его халата и уткнувшись носом в основание шеи. — Ты дышишь, супчик глотаешь, а он… а они все… все не верили! Авиценны недоделанные. Я буду жаловаться в ваш Минздрав!

В сторонке хрюкнул виконт и развел руками на пораженный взгляд Рихарда.

— Именно так. Сегодня одиннадцатый день пошел после пожара. Тебе поставили неутешительный диагноз. Ты уходил за грань, Рич. Только вот она не верила. Она единственная не сдалась, боролась и… скандалила.

— Не может быть… — тихо прошептал мужчина.

— Аннушка, наш граф сейчас в некотором… неадеквате. Ты сама расскажи ему, что случилось, а я пойду… отца обрадую. Ну и Бейла Ореста заодно, пожалуй. Вот кто больше всех возликует-то!

— Стой! — встрепенулся Моран. — Не спеши разносить столь радостную весть по дому. Дай мне пару часов, чтобы понять, что я уже не сплю.

— Нет, я, конечно, все понимаю… — пропел издевательски Лео, — радость встречи и все такое, но не пристало, как ты сам говорил, девице находиться в комнате одинокого мужчины слишком долго! Ах, как это аморально и непристойно, господин хороший! Вы ставите под сомнение репута…

— Уйди, Лео. Богами заклинаю, уйди!

С лица Карре вдруг враз слетела показная маска насмешника и балагура. В два шага преодолев расстояние до замершей парочки, он с самым с серьезным видом заключил обоих в крепкие объятия.

— Я рад, что ты снова с нами, старший.

Анна, оказавшись зажатой меж двух мужчин, почувствовала себя попавшей под пресс. Сдавленно крякнула, потом булькнула и, тихо рассмеявшись, пискнула тоненьким голоском:

— Раздавите, сумасшедшие!

Виконт, улыбнувшись, отстранился, дружески хлопнул по спине Морана и пошел на выход.

— Четыре часа вам даю от щедрот моих душевных. Надеюсь, хватит… наговориться.

Прозвучало двусмысленно, к тому же совершенно возмутительным покровительственным тоном.