То, что я сказала им там, было жестко. Я это отлично понимала, осознавала, но всё равно сказала, наслаждаясь убойной реакцией. Мне нравились слезы на лице женщины, нравилось её выражение вины и безысходности. Нравилось перекошенное от гнева лицо императора.

Нравилось, но… в душе было пусто. Гнев сжег всё, словно он и был этим золотым огнём.

Я не простила их, конечно же нет! И сомневаюсь, что смогу когда-либо простить, куда проще просто не знать их. Но всё это… меня отказываются отпускать домой, как сделать это самостоятельно, я понятия не имею. Ни малейшего.

И это несправедливо.

Когда я мечтала о том, что родители найдут меня и мы будем жить счастливо, их не было. Никогда не было. Но стоило мне смириться и научиться жить самостоятельно, без оглядок назад, только с затаенной болью и печалью, как они тут же появляются. Врываются в мою жизнь вихрем, все круша и неся разруху и пробуждая ту старую, живущую во мне боль.

Несправедливо. Они не могут вот так взять и выдернуть меня из моей жизни, заставляя быть здесь…рядом с ними. Их не было со мной, вот и меня с ними не будет.

Зачем вообще надо было всё это делать? Жили же спокойно себе всё это время, детей вон ещё двоих родили, молодцы какие. Пусть дальше и живут — без меня!

Я и сама не поняла, как ноги вынесли меня в, кажется, сад. Здесь было свежо, немного прохладно, что остудило мою разгоряченную кровь, много зелени и пестрые цветы. А сама я каким-то неведомым образом оказалась у озера.

Большая зеркальная поверхность расположилась посреди сада, с одной её стороны был высокий дуб, подальше ещё два дерева, названия которых я не знала. А ещё тут был длинный деревянный мостик, на который я зачем-то и пошла, остановившись на самом краю, с печалью глядя на своё отражение внизу.

Растрепанная, в серой кофте с капюшоном, накинутой поверх черной майки, в черных узких джинсах и такого же цвета кроссовках. Красотка. Особенно по меркам здешней моды.

А лицо… на нём застыла гримаса боли. Моя рана на сердце, которую я так старательно сшивала столько лет, кровоточила и разрасталась. Душу рвало на части, но уже не от ярости — ей было больно. Ужасно, нестерпимо больно настолько, что хочется кричать. Слёзы обожгли глаза, устремившись вниз неудержимым потоком. Так противно, несправедливо, нечестно!

Закусила губу, чтобы не реветь, и неосознанно сползла на деревянные доски, с тоской глядя на свое отражение сквозь туманную пелену перед глазами.

Детская обида всплыла внутри, обжигая и причиняя ужасную боль. Я всегда ждала их, ждала маму, чтобы она пришла и забрала меня. Всегда мечтала, что вот-вот откроется дверь и они появятся. Но их не было, никогда в моей жизни их не было, никакого упоминания, никакой весточки! Да получи я от них хоть клочок бумаги с надписью «ты нам не нужна, мы тебя не любим», я страдала бы куда меньше, чем от постоянных ожиданий и терзаний.

Всхлип не удалось сдержать, я торопливо прижала руку ко рту, чтобы просто не разрыдаться, хотя уже начала. Из-за слез не было ничего видно, горло рвало спазмом, а внутри всё тянулось, сжималось, рвалось…

Меня просто выбросили. Как ненужную вещь, как котенка, надоевшего своим нытьем. Выбросили в лесу, надеясь, что я умру там. Так я думала уже много лет…

А теперь…

Я не могу. Просто не могу закрыть глаза на минувшие шестнадцать лет и простить их! Я не могу!

И, наплевав на всё, я просто обхватила колени руками и разрыдалась. Ледяная боль внутри обжигала, оставляя свой след в моей душе. Я просто ревела, вспоминая, что никогда никому не нужна была. Как меня брали семьи и возвращали через пару дней — вначале они жаловались на мою замкнутость, а затем не могли примириться с моим дерзким характером.

И раз за разом, возвращаясь в ненавистные стены детского дома, я с яростью ожидала наказания. Наказания за то, что вернули. За то, что не полюбили. За то, что не приняли. Не впустили чужую в свою семью.

И они наказывали, все трое из четырех воспитателей. Алла запирала или била, Ольга Борисовна долго отчитывала, не гнушаясь использовать ненормативную лексику по отношению к детям, Наталья Ананьевна несколько дней не пускала в столовую, распоряжаясь, чтобы провинившимся приносили только воду и немного хлеба рано утром и поздно вечером. И только лишь Анастасия Александровна всегда поддерживала, успокаивала, говорила, что это всё ерунда и найдётся тот, кто полюбит нас всем сердцем. Она была самым добрым, самым светлым человеком за всю мою жизнь.

А я никогда не могла понять, почему. Почему воспитатели делают это, ведь мы не виноваты. Почему взрослые люди не берут нас в свою семью, почему…