Но Лекси... Он и сам не понял, когда именно привязался к ней настолько, что уже не может представить себе свою жизнь без нее. Казалось таким правильным, что она рядом с ним. Потому что ему было хорошо, когда она была рядом. Мучили угрызения совести, что он не рассказывает ей правду о себе полностью, что утаивает то самое, что ей необходимо было знать. И всё же он ничего ей не рассказал, так и не решился... И не смог бы, наверное, решиться никогда... Но Лекси должна была узнать, она имела право знать об этом, а он не имел права скрывать.

Я никогда не возненавижу тебя...

Форт горько усмехнулся, вспомнив эти слова. Она говорила это искренне, потому что думала, что знает его уже достаточно. Потому что она влюблена в него, но не в настоящего него. Он притворялся перед ней, как и перед другими. Играл свою роль, надевал маску, как привык. Потому что так было проще и так ему нравилось. Хотя Лекси была такой живой и непосредственной, что иногда он становился таким же, будто заражаясь исходящим от неё энтузиазмом. Но как он мог с уверенностью сказать себе, когда был с нею настоящим? Как мог, когда сам уже не имел понятия — какой он на самом деле? Искренность к людям ушла из его души давно. Он так долго играл какие-то странные роли перед другими, что, наверное, потерял эту самую душу, свою настоящую душу.

Как можно простить его после этого? Как можно остаться с ним рядом и не возненавидеть? Он не был глупцом, чтобы надеяться на нечто подобное. Не был им никогда, но сейчас стал. Потому что надеялся на что-то. Надеялся, что она вернется и останется. И будет с ним до конца...

Солнце посылало земле яркие, греющие лучи. Но ему всё равно было холодно. Холодно было и снаружи, и внутри. Холодно было и телу, и душе. Его знобило. Он шёл, дрожа на ходу всем телом, стуча зубами. И руки тряслись сильно. Только на его голову могло разом свалиться всё дерьмо.

А может, было бы лучше, если бы она никогда не появлялась в его жизни? Потому что она внесла в его жизнь свет. А он слишком долго был во тьме, чтобы суметь принять этот свет. И её. Не будь её, всё было бы проще. Гораздо. И плевать, что это — мысли труса. Он и не скрывал перед собой, что им является. Он отчетливо осознавал, что боится. Боится своих чувств, боится решения Лекси, боится предстоящей пытки ломкой, боится... много чего.

Да, так было бы проще. Но к чему теперь об этом думать, если она уже ему повстречалась. И если теперь ему была невыносима мысль о том, что она уйдёт и он никогда больше её не увидит. Только теперь он в полной мере осознал, как хорошо ему было эту неделю, что она провела с ним, как хорошо ему было, когда они разговаривали, когда он высказывал ей свои тайны, а она сочувствовала, возмущалась несправедливости, держала в утешение за руку; как хорошо ему было, когда они шутили и смеялись, когда он смотрел на её улыбку, обращенную к нему одному; как хорошо ему было, когда он обнимал и целовал её, когда она отвечала ему; и когда согласилась остаться с ним.

Теперь он наверняка всё это потерял. Всё это уйдёт, останется в прошлом, а он вернётся в своё опостылевшее настоящее, из которого его так внезапно вырвала Лекси, и продолжит существовать.

Форт не мог больше идти. Он огляделся и понял, что пришёл к парку, в который забредал иногда по настроению. Он знал здесь несколько тихих уголков, где можно было устроиться и посидеть в одиночестве. Подумать, если хотелось. Или, наоборот, отрешиться от мыслей. Этого-то ему и хотелось сейчас.

Не думать о Лекси, не думать о них, не думать об этой недели, будто её и не было, будто не было ничего. Но проблема была в том, что он был рад, что всё это было. И поэтому совсем не получалось внутренне смириться с тем фактом, что он это потерял.

Он направился по асфальтированной дороге, проходил мимо свободных скамеек, но не усаживался ни на одну из них. Он шёл к определённой, запрятанной за мощным кипарисом. Она ему нравилась больше всего. Там было тихо и спокойно... Наверное, то, что нужно ему сейчас больше всего.

Он не поднимал головы, знал и так, что дойдёт, не заблудится. Топографическая память у него была превосходна. Его ноги всегда будто сами знали, куда идти.

Он подошел к скамейке, но почувствовал, что не один здесь, поднял голову и... лишился способности говорить. И дышать тоже. И, может быть, чувствовать. Да он стал просто статуей. Не могла она здесь находиться! Опять галлюцинации... Очень жестоко его сознание обходится с ним.

Она тоже подняла голову и поглядела на него с не меньшим ошеломлением на лице. Но не вскочила, даже не отодвинулась, когда он сел рядом. Как в тот, первый, день... С той лишь разницей, что тогда он спросил разрешения и они не были знакомы. А с тех пор прошла целая вечность, и что-то поменялось в нем самом.

И в ней тоже что-то поменялось. Она была другой, менее живой, менее непосредственной, более грустной. Из-за него, конечно же. Даже ей жизнь он умудрился испортить за такой короткий промежуток времени.

— Как... как ты нашёл меня?

Она боялась его, определенно. Дрожь в голосе выдавала её с головой. И не хотела видеть. Об этом прекрасно говорило её лицо. И ещё она плакала. Сейчас её глаза были сухи, но красные, опухшие глаза давали ясно понять, что правда, услышанная от Этана, сбила её с ног.