— Ты меня не перебивай, все услышишь. Уж не знаю, как началось, знаю, чем закончилось. Полюбил Китар — жрец темный Верховную ведьму Мерку. Ухаживал долго. Та на ухаживания отвечала. А вот как под венец позвал, возьми да и откажи. Вроде, мол, любит она Миро — жреца света. И Миро ей взаимностью отвечает. Великая обида возобладала над Китаром, ненависть затуманила голову. Пошел жрец тьмы войной на жреца света. Обратил тьму против, нежить себе подчинил. Миро тоже не лыком шитый, мертвых поднял. Закипела земля вокруг Обители от крови нелюдской. Забурлила тьма. Ведьмы взвыли. Начали помощи просить, обратились к Гаяне в слезах, чтобы утихомирила двух жрецов. Отвернулась от них жрица равновесия. Ведь весь Велимир знал, что она помолвлена с Миро была.

А когда вокруг Обители разлилось озеро крови, узрела жрица творимое, оплакивала павших и тела омывала изувеченных. По крови босыми ногами шла, и след ее до самой Обители так и остался. Взошла на пик самой высокой башни. Смотрела сквозь миры, искала Верховную ведьму, чтобы показать, что именем ее содеяно, да так и не нашла. И слезы кровавые лились из глаз ее. Не разрешить ненависти двух жрецов. Не распутать начавшуюся войну. И винила она Мерку, ненависть в ней так и клокотала. Обратила она озером кровь погибших в той войне, и обступило оно Обитель. А сама жрица пошла по Велимиру, неся с собой проклятие на всех, кто силой ведовской обладал. Кто из ведьм успел, за грань ушел, остальные погибли от того проклятия жуткого. Ходят слухи, так до сих пор и ходят, ни мертвые, ни живые. А еще поговаривают, что Верховная ведьма успела за грань уйти, и жрица ушла за ней, чтобы там найти ее и отомстить.

— А жрецы? Что стало с ними?

Старик почесал бороду.

— Миро больше никто не видел, сразу после Ухода слухи по Велимиру шли, что подался в отшельники, вроде как снизошло озарение, и направился он в края дальние грех искупать. А Китар остался у власти. Только душа его злобой разъедена, совсем черная. Бродят его соглядатаи по землям, ведьм высматривают. А тех и след простыл.

— Зачем ему ведьмы?

Тихон пожал плечами.

— Кто его знает. Мстить? Али Мерку ищет? Оскорбленный в любви мужчина — гадкое зрелище, а уж оскорбленный жрец тьмы…

— Потому и нас Килла отправила подальше?

Тихон кивнул.

Аглая поежилась.

— Страшная история.

— Страшная. И все мы за нее крест несем.

— Неужели нельзя проклятие снять?

— Может, и можно. — Тихон пожал плечами. — Да разве нам, простым, это ведомо, когда сами жрецы между собой согласия не нашли, нам — то как? Бояре спорют, с холопов шапки летят… Осталось только ждать. Авось придет время, народятся новые жрецы. Спадет проклятие и бремя с народа Велимира. Упокоятся тогда мертвые, лягут обратно в могилы, навьи перестанут бродить. Мавки прекратят злобствовать.

Глаза Аглаи загорелись.

— Килла сказала, что Тимир жрец!

— Жрец? — домовой сокрушенно покачал головой и перешел на шепот. — Нет, он силой темной одарен. А до жреца ему надобно силу ту устаканить благословением. А благословение он только от ведьмы получить может. А иначе ходить ему сумеречным.

Аглая покосилась на Тимира.

— Значит, если и мы не ведьмы?..

— Не быть ему жрецом, — тихо проговорил Тихон и тут же вскочил. Начал поправлять на Аглае плащ. — Почитай, месяц уж верно в зените, а ты все сказки мои слушаешь. Глаз не сомкнула.

Соглашаясь, зевнул во всю мордочку хорек и начал тыкаться влажным носом в шею Аглаи. Она легла на бок, приноровила руку под голову.

— Тихон, а если найдется в нас сила ведовская, Тимир станет жрецом, он сможет снять проклятие?

Тихон вздохнул.

— Заклятие на крови, на смерти сотворенное, равновесием затворенное. Когда война между жрецами началась, потух Трисвет. Нечему стало оберегать земли. Потому и поглотило проклятие земли наши. — Тихон погладил Аглаю по волосам. — Да ты о том не думай, вам домой вернуться нужно, вот и грезь о доме. А о делах Велимировских не тебе сокрушаться.

«О доме. — Аглая крепче прижала к себе зверька, тот ткнулся мокрым носом в плечо. — Я буду думать о доме. Мы вернемся и забудем этот мир и его горести. А Велимир… останется с темным озлобленным жрецом во главе. И им будет все равно? Точно будет».

— Спи! — далекий, успокаивающий голос Тихона. Хорек вытянулся в руках. И через ночь, через лесные шорохи, послышался далекий, ласковый напев бабушки, уносящий в успокоительный морфеевский мир:

«То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит,

То мое сердечко стонет, как осенний лист дрожит…»