Кто — то здесь был. Аглая слышала дыхание в тишине. Но не могла разглядеть. В темное окно пробивался слабый лунный свет. Но и он резал пылающие жаром глаза. Смотреть больно.

И душно так, что дышать нечем. Аглая схватилась за горло.

— Пить! — Не услышала сама себя, только хрип.

Но тот, кто был в комнате, расслышал. Тень поднялась, высокая, черная, подошла к Аглае. Сумеречный свет луны скользнул по длинной темной косе, перевешивающейся через плечо. В губы сунулась чаша. Аглая сделала пару судорожных глотков и чуть не выплюнула содержимое обратно.

— Пей! — приказывающий голос. И тут же расплылся во тьме силуэт, а на месте его появилась женщина, на худом лице отражено сочувствие.

— Нет — нет! — Мягкие, пахнущие травами руки приподнимают Аглае голову, не давая выплюнуть. — Проглотить нужно, иначе горячка не пройдет! Подруга — то твоя покрепче будет! Уже и во двор выходит, а ты четвертый день мечешься. Глотай. Легче станет. Глотай, мила — я.

Аглая проглотила.

— А где темный, высокий?

Женщина развела руками, головой покачала.

— Почудилось тебе, девонька. Здесь только я. Бред это. Вот и мерещится всякое.

«Бред», — с тоской вспыхнуло в воспаленном мозгу.

А в губы снова ткнулась чаша.

— Пей.

Аглая послушно глотнула приторно — горькую воду.

Комната поплыла, в виски ударило желанным холодком, глаза против воли закрылись. Но Морфей был неумолим. Снова темное болото и красные глаза страшной твари. Аглая дрожит и мечется по постели, смотря в ухмыляющуюся черную морду. Загнала! И тогда к ней выходит высокий темный силуэт, гладит по голове.

— Тихо! — Сквозь пальцы его льется тьма. Но вспыхивает на горизонте яркая обжигающая зарница, рассеивает тьму и шепчет голосом живого человека.

— Тш — ш, мила — я! Тш — ш. Сколь скоро сон проходит, так и горячка твоя уходит. Тш — ш, мила — я! — И пульсирующие венки на висках успокаиваются. Дыхание становится ровным, проходит боль, только иногда в комнате слышен тихий вскрик от пугающего сна.

* * *

Аглая проснулась и несколько минут лежала, не открывая век. Прислушивалась к себе. К учащенному биению сердца.

Виски не давит. Боль отступила, как и жар. Нога шевелится без страданий. В голове пустота, как и бывает после мучительной болезни.

В глубине комнаты тихо, меланхолично отстукивают часы. Тик, так, тик — так.

Глаза Аглая открыла. Солнечный свет, проникающий в распахнутое окно, играл зайчиками по стенам. Прыг, и он на стене старорусской печи, находящейся в центре комнаты. Прыг — прыг — на деревянные балки под потолком. Прыг по полатям. И на божницу с иконами и лампадой. К широкому столу и вниз на скамью, на которой, сложив руки под голову, спит Ника.

— Ника!

Та приподняла голову, широко зевая и отмахиваясь от игривого солнечного света. Протерла заспанные глаза, уставилась на Аглаю и вскочила. Бросилась к кровати.

— Наконец! В себя пришла! Я уж думала, все!

Что «все», она не пояснила, лишь провела ладонью по красным заплаканным глазам.

— Ника, — Аглая сама испугалась собственного голоса. Тихий, шипящий.

— Голосок что надо! — пыталась шутить Ника. — Ты, когда из этого дурдома выберемся, обязательно сходи на киностудию. Там озвучивать будешь упырей и вурдалаков.

Аглая хотела улыбнуться, не смогла. Показала на пальцах: «Мне бы привстать». Ника оживилась, схватила за плечи, подоткнула подушки, усаживая подругу.

— Тебе идет, — прошипела Аглая, указывая на черное платье на худощавой фигуре. Глухой воротник, скрывающий шею, рукава слишком длинные, не видно ладоней. Подол ниже щиколотки слегка раскачивался, когда Ника направилась к столу. Аглая засмотрелась, Ника выглядела… завораживающе. И как ей удавалось? Даже короткие волосы зачесаны к затылку и прикрыты замысловатой деревянной заколкой. Разве что портила вид несвойственная бледность.

Девушка взяла со стола чашу с питьем и вернулась к Аглае, присела на край.

— Сказали, тебе нужно это пить. — Ника поморщилась. — Жуткая гадость.

— Пробовали, знаем.

Аглая взяла чашу, переводя взгляд с безжизненного лица Ники на бледные руки. Та заметила взгляд, спрятала пальцы в длинные рукава.

— Сколько? — Питье, приторно — горькое, прошло по пищеводу, заставляя его сжаться в рвотном позыве.

— Я три дня, ты с сегодняшним — пять.

Пять! Пять дней! А Ника три. Вот откуда этот тусклый оттенок лица. Отчетливо выделенные скулы, темные глаза, утонувшие во впавших глазницах, украшенных серыми разводами. Навряд ли Аглая выглядела лучше.

— Помоги встать!

— Вставать пока рано. — Ника приняла чашу из рук Аглаи. — Сказали до завтра не подниматься. Мне самой позволили только к тебе зайти. Ты сиди, я тебе еды принесла.