Сквозь толщу воды пробивался свет. И это всё, что Дэш отчётливо запомнил.

Расплывшуюся кляксу солнца наверху и свою невыносимую жажду до него добраться.

А потом — только как раздирало болью горло от первого вдоха.

И как радостно встрепенулось сердце, когда рядом закашлялась Кира.

* * *

Он сумел добраться до берега без помощи спасателей, что уже вытащили на берег немало вполне себе шевелящихся и дышащих тел. И других, которых удалось отнять у Единых вод слишком поздно.

Доплыл, вытянул Киру на песок и даже оттащил подальше — мало ли — и только после этого без сил рухнул рядом.

Повернул голову, убедился, что глаза её открыты, а грудь несколько неровно, но постоянно вздымается, и вымученно улыбнулся:

— Привет.

Кира молчала, не открывая взгляда от утреннего неба.

— Я же обещал, что…

Дэшшил осёкся. Приподнялся на локте. Навис сверху.

— Кира?

Она смежила веки, а когда вновь посмотрела на него, золото и зелень листьев ингирии сменились непроглядной ночной тьмой, и от уголков глаз к вискам заструились чёрные завитки метки Торна.

Бог никак не желал отпускать свою любимицу.

В тот далёкий год последний день бельна, как когда-то называли в Лорнии первую зимнюю треть, выдался на удивление тёплым. Безветренным. Будто мир затаил дыхание в ожидании перемен.

Крупные хлопья снега словно нехотя опускались на землю и тут же таяли, оставляя под ногами прохожих липкую слякоть.

Час был ранний, но Игилот — достаточно большой торговый город, расположенный на границе с землями эсарни — уже жил полной жизнью.

По улицам шныряли мальчишки-разносчики, торопясь доставить посылки; грузный мельник резво погонял кривоногую висху, тащившую за собой телегу с мешками; а рыночная площадь уже была до отказа забита горластыми торговцами и не менее горластыми покупателями. Шустрые воришки мелькали то тут, то там, и после каждого их появления с какой-нибудь стороны рынка раздавался возмущенный вопль.

Кира наблюдала за царившей на улице суматохой и ленивым кружением снежинок через мутное оконное стекло и невольно хмурилась, прислушиваясь к разговору в соседней комнате. Мать говорила громко и жалобно, а её гостья, наоборот — строго и настолько тихо, что даже приходилось самой додумывать некоторые фразы, которые не удалось разобрать полностью.

— …по воле Торна. — В голосе эзмы Таротто звучали успокаивающие нотки. — …Нельзя игнорировать знаки…

— Да какой же это знак! — прорыдала матушка. — Она всего лишь поранилась, эзма! Дети часто сами себя увечат…

— Не плачь и не противься. Её ждет великое будущее.

— Великое… я знаю… ты слышала, как она играет?..

Саму Киру величие волновало мало. Жаль, конечно, покидать родной дом, бросать музыку и оставлять матушку совсем одну на этом свете, но другого выхода не было. И дело тут не в эзме — одной из немногих последовательниц Торна, что пытались образумить детей Сестёр, напомнить им о равновесии. И не в каком-то долгожданном знаке. Просто Кира знала, что и ей самой, и её близким, и даже абсолютно посторонним незнакомцам вскоре будет очень плохо.

Как когда съедаешь неспелую ягоду и болит живот, только хуже. Почти смертельно.

Кира чувствовала это. Слышала в шелесте листвы. В голосе ветра. В шёпоте моря. В криках птиц. И даже не удивилась, когда в прошлый синий день случайно упала и ударилась об острый камень, отчего на виске вдруг расцвёл чёрный узор, совсем не похожий на обычный синяк.

Говорили, Торн любит помечать своих любимиц.

Эзма Таротто явилась в их скудно обставленные комнаты на следующий же день, хотя о происшествии никому не рассказывалось. Но десница бога и не нуждалась в досужих сплетнях, чтобы узнать истину.

Торн наконец-то послал знак.

Матушка зря противилась неизбежному и так переживала. Звёзды не погасить одной лишь силой мысли, реку не повернуть вспять, коли тебе не подвластны стихии. А богов и вовсе от задуманного не отговорить — ни слезами, ни угрозами.

Сама Кира в данный момент казалась себе опустошённой, бесчувственной и приговорённой.

«Твои мысли слишком мрачны, — вдруг раздался в голове голос эзмы. — В этом мире нет предрешённых судеб. Есть только намеченные пути, и каждый волен сам выбирать, как пройти свой. Иди сюда и успокой мать. Ты должна покинуть дом без скорби и сожалений. Уже совсем скоро земля расколется на части…»