Полышались шаги на крыльце, дверь резко распахнулась, и в избу вошел разгорячено дышащий Алексашка. Отойдя в сторону, он махнул рукой, приглашая кого-то следовать за ним. Послышалось хэканье, и в помещение кубарем влетел человек, судя по одежке из банды наших пленников. Последним зашел тот гвардеец, что оставался в сарае, и закрыл за собой дверь. Значит, снаружи больше никого нет. По крайней мере, живых нет.

— А ты во дворе покарауль, — сказал ему княжеский денщик. — Чай не замерзнешь. А то мало ли кого еще принесет.

Гвардеец безропотно подчинился приказу и вышел. Заброшенный им мужик поднялся, но, получив от Меньшикова хорошую затрещину, вновь упал на колени и больше не делал попыток встать. Лишь затравлено зыркал по сторонам.

— Кто таков? Откуда взялся? — грозно вопросил Светлейший.

— Ды, я вотета… Гринька ж я, — промямлил мужик. — Я о це… Я пана Чинигу шукав…

Меньшиков пинком отбросил лопочущего пленника к стене и возмущенно заговорил:

— Я только за кусточками пристроился, а этот как заорет из леса: «Пан Чинига, пан Чинига!» — и он вновь пнул бедолагу. — Убью, тварь!

— Охолони, Алексашка, — улыбаясь в бороденку, произнес князь и, уже обращаясь к пленнику, спросил: — Так ты, Гринька, к пану Чиниге? А-а, ну тогда ладно. Вон он, твой пан. Иди, докладывай, зачем пожаловал.

Мужик недоверчиво посмотрел на Князя, который уже уселся на лавку и, будто бы потеряв интерес к нежданному гостю, что-то вполголоса говорил Федору. Продолжая недоумевать, Гринька нашел взглядом пана Чинигу и, опасливо покосившись на Алексашку, не поднимаясь с колен, переместился в угол с пленниками.

— Да погромче докладывай! — неожиданно крикнул ему в спину Светлейший. — Чтобы нам тут хорошо слышно было.

Заикаясь и поминутно косясь на нависших над ним денщика и гвардейца, мужик поведал пану Чиниге, а заодно и всем присутствующим о том, как в заброшенную усадьбу, где они расположились, приехала повозка с какими-то людьми. Видя окруживших их хлопцев, двое мужиков схватились за сабли и были тут же застрелены. Разоравшуюся бабу успокоили несколькими оплеухами и с пристрастием допросили. Оказалось, что хозяин усадьбы, направляясь по каким-то делам в Оскол, решил заглянуть в свое заброшенное имение, а заодно и переночевать в нем. Потому и были посланы вперед холопы с дочкиной нянькой, чтобы растопить печь, да навести порядок в паре комнат.

Вот Панас и послал Гриньку, доложиться пану Чиниге о скором прибытии хозяина усадьбы. И ежели пан сам не прибудет, то узнать, что делать — порешить боярина, али пленить?

— Боярин значит с дочкой едет, — подытожил князь. — А много ль с ним еще народу?

— Баба гутаре, шо двое холопов всего осталось, — доложил слегка осмелевший пленник.

— Что делать будем, Петр Александрыч? — озадаченно спросил Федор.

— Надо выручать боярина. Не оставлять же его на растерзание этим, — князь кивнул в сторону пленников.

— Многовато их. Может, сперва до Оскола доберемся, а там уже местный воевода отряд пошлет… — начинал было Алексашка, но его перебил Басманов.

— До Оскола нам дай Бог к рассвету добраться, да назад, ежели не мешкая да на санях, еще полдня. А Митрофан Жуковский уже скоро должен подъехать, — высказался боярин.

— Видел я в прошлом году его дочурку, — вставил князь. — Она тогда уже девка хоть куда была. А нынче, небось, и вовсе красавица. Снасильничают ее, ежели вовремя не поспеем.

— Да и если Гринька скоро не вернется, они наверняка пошлют еще кого-нибудь, — высказал и я свою мысль. — Увидят, что их командиры пропали, найдут тех в сарае и сразу поймут, что что-то тут неладно. Могут и уйти из усадьбы.

— Сколько в усадьбе лихоимцев? — спросил непонятно у кого Петр Александрович.

— Две дюжины без меня, — с готовностью сообщил Гринька.

— Оно понятно, что без тебя, — задумчиво проговорил князь, поставив локоть на стол и опершись подбородком о кулак.

Воцарилась тишина, нарушаемая только слабым потрескиванием лучин да еле слышимым из-за дверей хрустом снега под ногами караульного. Треска дров и гудение огня в печи не слышно. Вероятно, все давно прогорело, а затапливать заново смысла нет.

Несмотря на то, что проспал и так значительную часть дня, глаза снова начали слипаться. Сказывается тепло и сытость в желудке. Клюнув было носом, я огляделся — не заметил ли кто? А то опять насмехаться начнут. Но все смотрели на князя.

Встав с лавки, я молча вышел из избы. Под удивленным взором топчущегося у крыльца гвардейца зачерпнул горсть не затоптанного снега и растер лицо.

— У-ух, — я передернул плечами, озябнув после теплого помещения, и поспешил назад, а то мокрые щеки уже довольно чувствительно пощипывал морозец.

В доме все уже тоже на ногах. Меньшиков с гвардейцем уложили Савина спиной на лавку и привязывали ноги предателя. Покончив с ногами, развязали ему руки и, заломив их под лавку, снова связали.

Чинигу подняли, и гвардеец потащил его заворот из избы.

— Ежели что, кто-нибудь обязательно должен вернуться и порешить этого ирода, — князь кивнул на привязанного к лавке.