Гвардеец хватает за шкирку связанного бандита и, поставив на ноги, подталкивает к столу.

— Что с боярином? — задает вопрос Петр Александрович.

— З яким боярином? — не понимает мужик и тут же сгибается пополам от Алексашкиного удара.

— С хозяином усадьбы, — поясняет бородач.

— Вин наших хлопцив троих порубав, — хрипит согнувшийся пленник.

— Что с ним? — повторяет вопрос князя Алексашка, отвешивая очередную оплеуху.

— Его Мыкола Недранец бочонком с возка сбыв. Тот шею и свернул.

В комнате повисает тишина.

— Что с его дочкой? — первым задаю очередной вопрос, думая, что если и дочку убили, то самым простым выходом будет подпереть двери до подпалить дом вместе с разбойниками.

— Дивчина с нянькою в светелке. Панас велел не трогать ее, пока пан Чинига не объявится. Воны с Мыколой чуток не подрались из-за ций дивчины.

— Сколько человек в доме? — снова спрашивает князь.

— Дык, десятка два осталось…

Светлейший кивает Алексашке, и тот вгоняет клинок под лопатку бандиту.

— Если того мужика хватятся, то нас быстро обнаружат, — обращаюсь к Федору.

— О чем это ты, Дмитрий Станиславович? — интересуется князь.

— Дмитрий Станиславович своим посохом уже упокоил одного лихоимца, — поясняет за меня Федор и кратко, но красочно рассказывает о моей шаолиньской выходке.

— Экий ты прыткий, — произносит в мою сторону князь, то ли одобрительно, то ли с укором. — Но прибрать мертвяка надо, дабы не хватились раньше времени. Раз набедокурил, то тебе и прибирать. Возьми с собой Савелия. Да поосторожнее там.

Тяжело вздыхаю от необходимости снова идти в морозную темноту. Прежде чем выйти, снимаю с плеча ружье — все равно оно мне только мешается, и использовать его в качестве дубины, когда есть шест, глупо. Глубоко вдыхаю прогретый воздух и, задержав дыхание, шагаю сквозь ворвавшийся морозный пар в открытую дверь.

Пробегаем через двор за стену дома. Труп лежит как и лежал, и вполне возможно, что мог бы так и пролежать необнаруженным до рассвета. Однако раз пришли, нужно прибрать.

— Может, в хлев его, боярин? — предлагает Савелий.

— Где прячут лист? — выдаю вдруг возникшую мысль.

— Ась? — не понимает гвардеец.

— На телегу его, — говорю без лишних объяснений. Лишь мотивирую коротко: — Туда ближе.

Хватаю мертвяка за ноги, Савелий подхватывает подмышки.

— Погоди, — подхватываю валяющийся тут же серый кафтан, бросаю на труп и, зажав посох подмышкой, снова берусь за ноги.

Подтаскиваем к телеге и, размахнувшись, словно мешок забрасываем поверх груды тел.

Подумав, сдергиваю с трупа сапоги, чтобы не отличался от остальных, и забрасываю их под телегу. Снова подбираю слетевший на снег кафтан, и в этот момент раздается скрип открывающейся двери. Савелий шустро прячется за телегой. Я успеваю только отвернуться и набросить поверх дубленки кафтан, понимая, что капюшон на голове все равно вызовет подозрение.

— Мыкола, ты, чи ни? Тоби Панас кличет.

— Ни, це не он, — отзываюсь, берясь за прислоненный к телеге посох. — Вин у сарайке нужду справляет.

— Це хто? — звучит непонимание в голосе, и порожки начинают скрипеть под грузными шагами. — Кирьян, ты, чи ни? Ты шо там робишь с мертвяками?

— Лешко, бисов сын, чого хату видчинил? — кричит еще кто-то и следом слышится стук захлопнувшейся двери, отсекший гомон голосов из дома.

А снег под ногами Лешки скрипит уже в паре метрах за моей спиной.

— Чи не Кирьян? — снова вопрошает он. — Це хто?

— Це некрофил, — произношу утробным голосом и с разворота бью любопытного мужика посохом по голове.

Попадаю чуть ниже уха. И по звуку, и по отсушенным ладоням ощущение такое, будто врезал по бетонному столбу. Однако жердина выдержала, не переломилась. Голова бандита, похоже, тоже.

Передо мной стоит практически квадратный бугай с лысой головой, растущей прямо из плеч, без малейших признаков шеи. Он застыл с вытаращенными рыбьими глазами и открытым ртом.

Отступаю и упираюсь спиной в телегу, вернее в свисающую через край чью-то руку. Быстро скашиваю глаза направо и налево, соображая в какую сторону убегать, когда этот боров ринется на меня. Снова бить его этой жалкой палочкой не возникает даже и мысли.

И тут глаза здоровяка закатываются, и он, словно опрокинутый шкаф, падает навзничь. Внутри меня будто ослабляется какая-то пружина — руки и ноги слабеют и начинают мелко дрожать.

— Савелий, — хриплым полушепотом зову гвардейца, не узнавая собственного голоса.

— Здесь я, боярин, — он и правда уже стоит рядом с оголенной саблей в руке. Не сводя взгляда с поверженного, кивает на телегу: — Этого туда же?