— Нешто ты меня в казематы запереть собираешься? — пытаюсь пошутить, но, заметив взметнувшиеся брови воеводы, поспешно поясняю: — Да шучу я, шучу. Однако думаю, нечего нам по казематам шастать. Пущай Савелия сюда приведут. Допрашивать в комфорте надо, тогда и не пропустишь никакой мелочи.

— Воля твоя, боярин, — кивает тот и отдает соответствующие распоряжения.

— И еще, Афанасий Егорыч, — подхожу и тихо говорю в самое ухо: — Надобно сделать так, чтобы никого кроме нас при допросе не было.

Воевода, почему-то тоже вполголоса, что-то говорит красномордому начальнику стражи. Тот в свою очередь шепчет писарю, предварительно толкнув того в бок, отчего тот мазнул пером по бумаге, оставив неприглядную кляксу.

— Чернила и бумагу оставь, — говорю писарю, видя, что тот заграбастал с собой чернильницу. И в ответ на вопросительный взгляд воеводы развожу руками и поясняю: — Расписочку о неразглашении тебе, воевода, написать все же придется. А заодно и протокол допроса собственной рукой составишь, дабы светлейший узрел твое радение.

Не успевают красномордый с писарем скрыться за дверью, как через противоположный вход вводят Савелия. Двое угрюмых стражников с саблями наголо крепко держат гвардейца за локти. Руки его связаны за спиной, глаза затравленно зыркают по сторонам, борода всклокочена, в волосах желтеют соломинки.

— Напраслину на меня возводят, боярин, — говорит он, заметив меня. — Не убивал я лекаря. Я же подле тебя был все время.

— Можете быть свободны, — киваю на дверь стражникам.

Те непонимающе смотрят, то ли не поняв, что я имею ввиду, то ли соображая, стоит ли мне подчиняться.

— Пошли вон! — переводит на понятный им язык воевода, и мужики споро покидают помещение.

Продолжая играть великого конспиратора, поочередно подхожу ко всем дверям и, резко отворив, выглядываю. Не обнаружив подслушивающих шпионов, возвращаюсь к воеводе и, предложив ему сесть за стол, диктую текст расписки. Видно, что лично скрипеть пером тому доводится нечасто — высунув кончик языка и то и дело вытирая со лба выступающий пот, тот медленно выводит на удивление ровные буквы.

— Так, отлично. Теперь здесь подпись и число, — тычу пальцем в нижний правый край листа. — Ну вот, теперь можно приступить непосредственно к делу.

Беру со стола перочинный, в полном смысле этого слова, ножик и подойдя к гвардейцу перерезаю веревки на его руках.

— Садись, — указываю ножиком на лавку. — Рассказывай.

— Что рассказывать-то, боярин?

— Все рассказывай — где был, чем занимался с того момента, как меня вчера подстрелили, кто может подтвердить.

— Дык, не был я нигде, — растерянно говорит Савелий. — Подле тебя неотлучно находился.

— И ночью никуда не выходил?

— Единожды только и вышел по нужде.

— Кто-то видел, как ты выходил?

— Дочка воеводы Полина Афанасьевна как раз из светелки своей выходила. Она может подтвердить. И еще кто-то из холопов дрова в избу заносил, — с готовностью сообщает Савелий, не понимая, что указывает на нежелательных свидетелей.

Бросаю взгляд на воеводу. Тот внимательно слушает, забыв о своей обязанности вести протокол допроса. Может, оно и к лучшему, что забыл.

Снова обращаюсь к гвардейцу:

— Когда последний раз видел лекаря Илью?

— Лекаря-то? Дык, как он твою голову перебинтовал, Так и ушел. Более не видел я его. И не убивал я…

— Погоди, — поднимаю руку ладонью вперед, осаживая вскочившего арестанта. — Ты с лекарем о чем-либо разговаривал? Может, ссорились или спорили о чем?

— Да о чем же мне с ним спорить, боярин? Он же лекарь, а я солдат.

— Отвечай по существу! — прикрикиваю для порядка на гвардейца.

— Не было промеж нас ни ссоры, ни спора какого. Нешто я буду лекарю перечить? — снова не сдерживается бедолага. — Он как наказал тебе покой обеспечить, да еще сказал, чтобы бульон куриный обязательно сварили — от удара головы помогает, так и ушел.

— То и я слышал, — подает голос воевода, — про бульон-то.

— Так я ж и не видел больше Илью, — Савелий переводит взгляд то на меня, то на воеводу и произносит на этот раз тихим поникшим голосом: — Не убивал я лекаря.

Мне искренне жаль парня. Жаль, несмотря на то, что это он той злополучной ночью под руководством Алексашки накинул мне на голову кафтан и постоянно отвешивал тумаки, пока меня, связанного, вели к князю. И будь на то княжеская воля, снес бы Савелий мою голову сабелькой не задумываясь, а может, и испытал бы даже некое удовлетворение. А мне вот его жаль. Вот такое я дитя цивилизованного века.

— Я тебе верю, Савелий, — кладу руку на плечо гвардейца. В его глазах вспыхивает надежда, но я продолжаю: — Однако моей веры мало. Твою невиновность необходимо доказать.

— Как же доказать-то? — вопрошает воевода.

— Очень просто, — поворачиваюсь к нему. — Необходимо найти настоящего убийцу.