Лишь когда миновали мост через реку Оскол и ехали через Стрелецкую слободу, ко мне вернулся дар речи, и я попытался наводящими вопросами прояснить обстановку у ехавшего рядом воеводы. Как я уже понял, мы отправляемся в погоню за бандитами. Воевода выехал нас проводить. После нескольких осторожных попыток узнать, с какого перепугу с казачьим отрядом отправили меня, выяснилось, что отправили-то не меня с казаками, а их придали мне в помощь. О-бал-деть! Нет ну, может я вчера и выпил пару бокальчиков вина, но пьяным точно не был. И точно помню, что не только не высказывал, но даже и не испытывал желания отправляться в погоню за кем бы то ни было. Оно конечно мне искренне жаль Алену Митрофановну. Но кто она мне такая, чтобы ради нее бросаться на верную смерть? Да у меня таких Ален было… Я им кто, Рэмбо, что ли? Я обычный мелкий предприниматель, разложенный сумасшедшим алкогением на нуклоны. Меня вообще нет! Это вообще не я!

— Удачи тебе, Дмитрий Станиславович, — оборвал вихрь моего мысленного негодования голос Афанасия Егоровича. — Эх, скинуть бы годков десяток, да не было б на моих плечах заботы о крепости, составил бы я тебе компанию. До чего ж иной раз душа тоскует по лихим походам! Но ты, друг Дмитрий Станиславович зазря головой не рискуй. Мне за тебя перед Светлейшим ответ держать. Ежели уйдут тати на турецкую сторону, значит судьба такая у Алены Митрофановны. Ты туда не суйся. Я и сотнику дал наказ не пущать тебя, ежели что. Не то и девицу не спасешь, и сам голову сложишь.

— Нешто ты, Афанасий Егорыч, думаешь, что я турок испугаюсь? — строго воззрился я на воеводу и вопреки своим мыслям продолжил: — А как же я потом буду в глаза Светлейшему Князю смотреть, когда он узнает, что дочь боярина Жукова, которую он лично, рискуя жизнью, освобождал из лап бандитов, по моей вине вновь к тем бандитам попала?

Обалдев от собственных пафосных слов, я с подозрением пытался вспомнить вкус компота, которым запивал расстегаи во время спешного завтрака. Может, вместе с сухофруктами в него какую-нибудь веселую травку положили?

— Да понимаю я тебя, Дмитрий Станиславович, — смущенно потупился воевода. — Иначе и не пустил бы вовсе. Но и ты пойми, ежели что, Петр Александрович с меня же голову снимет.

— Не волнуйся, Афанасий Егорыч, — я задорно подмигнул воеводе, — как говорят у нас в монастыре, все будет пучком!

— Энто как? — удивленно поднял тот брови.

Я произнес поговорку целиком. Сотник и бывшие рядом казаки сдержанно хохотнули.

— Ну, коли так, то не буду более задерживать, — кивнул воевода. — Пусть воинская удача сопутствует тебе!

Дальнейшие дни слились в одну бесконечную скачку с периодической сменой лошадей на заводных. На ночлег останавливались только в сумерках, а с утренней зорькой вновь пускались в дорогу. Казаки в пути вели себя так, будто выехали на веселую прогулку, а не на опасное предприятие. Они ухитрялись без перерыва переговариваться и шутить, умолкая лишь во сне и в галопе. Угрюмо молчали только Данила и тот казак, чей сын погиб при столкновении с бандитами. Во время первой ночевки Григорий Нечаев подходил извинялся за то, что рвался убить нас с Данилой, приняв за врагов. Несмотря на все еще ноющие после тумаков ребра, я понял его и простил.

Сотник Михайло Волобуев пытался заводить со мной беседы, но на скаку мне было не до того, а как слезал с лошади, так, наскоро поев, засыпал.

В этот раз заночевали с комфортом в оказавшемся на пути крупном поселении с небольшой крепостью в центре. Следы людокрадов вели вокруг. Мы же решили рискнуть и не идти по следу, а срезать путь через селение, заодно и переночевать.

Утром как обычно выехали едва забрезжил рассвет. Сотник заранее пустил вперед дозор, дабы обнаружить след беглецов. И вскоре в расположенной в трех верстах от поселения дубраве дозорные обнаружили недавно оставленную стоянку. По еще тлеющим углям в кострищах определили, что бандиты опережают нас максимум на час. Последовала короткая остановка — кто-то сменил лошадь на заводную, кто-то подтянул сбрую — и полусотня ринулась в погоню. Пока не в галоп, но аллюром.

То ли я уже стал сносным наездником, то ли так действовал азарт, но седло больше не колотило по отбитому заду. Я вообще забыл обо всех неудобствах, вместе с остальными всматриваясь вдаль, где вот-вот должны показаться беглецы.

Мы почти поднялись на поросшую редколесьем вершину пологого холма, когда заметили скачущего навстречу всадника. То оказался казак из посланного вперед дозора. Он едва держался в седле, припав к лошадиной шее, а из его правого плеча торчало древко стрелы.

— Крымчаки, — прохрипел он, остановив лошадь, — много. Сотни три, а то и более.

— Окстись, Гриня, откуда здесь зимой крымчакам взяться? — удивленно воскликнул сотник, гарцуя на разгоряченном жеребце.

— То ты, Михайло, у ентой стрелы спроси, — раненый казак покосился на свое плечо.

— Точно крымчаки! — воскликнул один из казаков, привстав на стременах и вглядываясь в сторону вершины холма, где из-за деревьев уже вылетали один за другим дико визжащие всадники.