— Ну, — задумчиво протянул я, — это тебя зарежут как овцу, чтобы с грамоткой твоей османской не засветиться. А меня резать вроде как не за что. — Не дожидаясь ответа бандитского генерала, я перекатился к другой компании.

— Шось такэ? Сонно вопросил мужик, к спине которого я прислонился, прислушиваясь, как отреагировали на мое перемещение пирующие у костров татары.

Никакой реакции не последовало, и я перекатился дальше.

— Цэ хто скачет, як блоха? — озадачились моими перемещениями тут.

Не удовлетворив любопытства вопрошающего, я двинулся дальше.

— Тебе чего, хлопец? Никак лихо шукаешь?

А вот это уже, судя по разномастной одежке, люди не из банды Савина. Да и лица бородатые в отличие от бритых рож казачков-ренегатов.

— Своих ищу, — сообщил кучерявому русоволосому бородачу.

— Дмитрий, ты што ли? — послышался шепот со стороны. Голос явно знакомый, однако я не смог сообразить, кому он принадлежит. Ясно только, что никому из тех, кого я ищу.

Двигаюсь на голос и внимательно всматриваюсь в заросшее неопрятной всклокоченной бородой худое лицо с темным фингалом под левым глазом. Мы явно встречались с этим бомжеватого вида мужиком. Но где и когда?

— Нешто не признал? — щербато ухмыляется тот, и только тут я узнаю пропавшего без вести Алексашку. Ё-мое, видно досталось бедолаге не слабо!

— Жив, боярин? — тянет меня кто-то за рукав, и я снова удивляюсь, обнаружив рядом Данилу.

— И ты здесь?

— Лошадь подо мной пала, — виноватым тоном сообщает тот.

Все мы тут, боярин, — слышу из недоступной отсветам костров темноты голос гвардейского старшины Савелия.

— И Алена?

— Бабы отдельно. Енто товар дорогой, его на лошадях везут, — сообщает Меньшиков. Заметив мой тревожный взгляд в сторону доносящихся от костров женских вскриков, поясняет: — То крымчаки початых баб пользуют. Алену Митрофановну не тронут, ибо цена за порченый товар в десятки раз ниже.

Один из сидящих рядом мужиков начинает яростно рычать. Соседи тут же затыкают ему рот и наваливаются, что-то шепча в попытках успокоить.

— У них всех старых баб, кои ценность не представляют, да детей малых, кои пути не перенесут, порубали, — опять проясняет мое недоумение княжеский денщик.

М-да… Смотрю на успокаивающих взбесившегося мужика соседей и не могу разобраться в собственных чувствах к ним. Это ж какое миропонимание у этих здоровых бородачей, если после того, как убили их матерей детей и жен, они покорно плетутся в рабство? А что бы я сделал на их месте?

Решив оставить на потом расспросы Меньшикова, сам коротко поведал товарищам, что узнал о причинах татарского набега, о планах Савина и его предложении поддержать попытку прорыва из плена.

— Мыслю я, не по пути нам с Евлампиевскими татями, — поскреб ногтями заросшую бородой щеку Алексашка. — Ежели с хуторскими считать, нас десятков семь наберется. Даже ежели все разом поднимемся, то с голыми руками три сотни крымчаков никак не одолеем. Оно, может, двум-трем и удастся конем завладеть да ускакать прочь. Токма всех остальных посекут татары. А ежели чудо произойдет, и одолеем татар, то опять же останемся меньшим числом супротив татей продажных. А на хуторских надежи никакой. Не воины они. Токма для обороны за крепостными стенами годны.

— И что делать? — спросил я, продолжая разглядывать исхудавшее лицо княжеского денщика. Грязные растрепанные волосы, всклокоченная борода и пылающие отсветами костров глаза придавали ему дьявольский облик.

— Мыслю, не нужно спешить, Димитрий, — продолжил шептать Алексашка. — Ежели то, что ты узнал о крымском принце верно, татарам необходимо добавить к полону еще две сотни душ. Ежели среди них мужички крепкие будут, тогда на крайний случай, можно будет и с татарами потягаться, и с татями. Но то на крайний случай. Казачки-то, что с тобой были, ушли от татар. Надо полагать, тревогу подняли и погоню за крымчаками снарядили. Не зря нас нонче гнали весь день. Полагаю, и завтра вдоль порубежья аки табун рысаков нестись будем.

— Невеселая перспектива, — хмыкнул я. — Тот, кто переживет еще один день такого забега, устанет так, что ни на что не будет способен.

— Отчего же? — удивился моему заявлению молчавший доселе Савелий. — Беги и беги себе налегке. Вот мы бывалочи на марше, да с полной выкладкой пуда в полтора, да без отдыху и сразу на османа… Ох и рвали его от злости…

— Полз бы ты, Димитрий, к Евлампию, — сквозь навалившуюся дрему доносится голос Меньшикова. — Эй, Димитрий. Уснул либо?

— А? Чего?

— Да тише ты, — Алексашка тревожно глянул в сторону костров и снова зашептал: — Я чего говорю-то, уболтал бы ты Евлампия, чтобы нынче бечь не надумали. Скажи, мол, то да се. Ну, да ты ж языком молоть горазд. А?