Через неделю для себя все выяснила и приступила к выполнению основного задания. Теперь и по ночам я с головой ушла в работу, присматриваясь к ночной охране, остающейся возле раскопок, и всячески пыталась избавиться от чувства вины. Увы, меня сейчас гораздо больше волновали перипетии на станции и будущее с Артуром, чем полуистлевшие свитки на Вилле Папирус.

Задание было сложным из-за расстояния. Вроде всего одна итальянская миля (около 3 км), но меня и каторжники так не смущали, как несколько километров ночных дорог. А еще мучило одиночества, затаившееся в душе, которое по вечерам разрасталось, словно какое-то злобное существо, мучая и лишая последних сил.

Закончив дела на кухне, я приводила себя в порядок, принимала пластинку бодрости, из своих профессиональных запасов, переодевалась в нарядное платье (надо было поддержать легенду о черноглазом) и шагала по ночному побережью к месту раскопок, разъяснив старушке Лусии, что от нетерпения не могу сидеть на месте.

В принципе, в таких условиях я бы спокойно работала и год и два, но очень скоро затишье закончилось.

Сама не желая того, я случайно вызвала к себе ненужный интерес у одного из гостей хозяина. Настолько, что едва рассвело, он заявился на кухню, когда там, еще никого кроме меня не было.

Заметив на пороге зрелого синьора в весте, расшитой разноцветными нитями и таком же ярко голубом берете с пером, я тут же отложила тряпку на стол и, склонив голову, присела в реверансе.

— Что желает, синьор?

Вместо ответа он подошел ко мне вплотную и двумя пальцами небрежно приподнял мое лицо за подбородок.

Я сдержала первое желание стукнуть его головой, всего-то вырвав и вновь опустив подбородок.

Он не стал настаивать и махнул рукой, приказывая подняться.

Встала перед ним, не ожидая ничего хорошего. Решив для себя, что если попробует применить насилие, немного его покалечу и сразу уйду из усадьбы. Пойду в работницы на виноградник. Хоть по ночам бегать по лесу не придется.

Гость окончил свой осмотр.

— Ты странная служанка… вчера я застал тебя склонившийся над томиком Страбона…

Такой прокол для историка! Я была уверена, что в комнате никого нет. Отвернувшись, мысленно себя обругала…

Но ведь никого из гостей на вилле не было, и я наконец-то без свидетелей добралась до большой гостиной, где схватилась за Страбона. Письмена были греческие, явно старые, но вполне читаемые, и я погрузилась в чтение, внимательно пробегая взглядом по каждой строчке.

Но как это объяснить ему?

— Я заметила странные буквы на корешке и попыталась сложить… Я немного умею читать. Меня в монастыре монахини учили! — гордо ответила я, теребя уголок серого застиранного фартука…

Принесла же тебя нелегкая на рассвете! Конечно, я сама виновата… но это был подлинник десятого века, я просто не смогла устоять!

— На греческом?! — Он захохотал. Затем вытирая выступившие слезы, самодовольно предложил. — Если хочешь, я помогу тебе научиться… А ты мне скрасишь вечера в этом проклятом доме!

Потрясающее предложение, я просто не знала, куда себя деть от оказанной чести.

— Я порядочная девушка. У меня есть жених. — В этом богобоязненном времени такое признание иногда останавливало насильников.

— Я могу сказать управляющему, что ты собиралась украсть книжку…

Вот же поддонок! Интересно, что же мне помешало, желая я сделать это на самом деле?

Я подняла глаза и сухо предупредила:

— И чем вы объясните управляющему, что я не взяла более дорогие книги с позолотой, а решила утащить старый облезлый фолиант? Тем более, ничего я не воровала и даже не собиралась. А еще герцогу, члену «Общества Кулака*» будет интересно узнать, как в его собственном доме совращают невинных девушек.

«Общества Кулака*» считали, что в преступлениях по большей части виновато само общество, толкающее бедняков на воровство и даже на убийство. Они считали, что число преступлений уменьшится с установлением всеобщего равенства перед законом.

Синьор, в костюме окраса райских птичек, нагло похлопал меня по щеке:

— Зубки показала…

Я с достоинством отступила к стене.

— Вы бы шпагу показали, обвини вас кто в воровстве… И извините меня, синьор, вот-вот сюда пожалует повар, он не выкажет радости при виде посторонних. Синьор…. — смиренно произнесла я и поклонилась, настойчиво прощаясь.

Радужный гость покачал головой, оценив всю дерзость жеста, но ничего больше говорить не стал. Молча вышел вон, резко хлопнув дверью.

И правильно, чего унижаться из-за прислуги.

Я с облегчением выдохнула. Что-то тяжело мне даются неравные отношения, особенно с теми, кто слуг за людей не считает. Все же Артур, несмотря на аристократическое воспитание, именно добрым отношением к слугам сразу мне понравился.

Сейчас мне затея с перенесением мужа из 19 века в век 18 уже не казалась столь правильной. Времени в обрез, я и часа для себя не имею, за месяц — два раза спала, употребив упаковку пластинок для бодрости.