— В восемь лет меня разлучили с семьёй, с братом… Первые пару лет я чувствовал Конрада, а потом вдруг перестал. Было страшно, как будто ноги отказали. Но речь не об этом. Я был чем-то вроде домашнего животного принца, нужного только для того, чтобы научить венценосного ребёнка ответственности. Это я теперь понимаю, тогда-то всё было совсем иначе. Я понимал, что моей семье не придётся голодать, что я живу во дворце, что когда-нибудь скорее всего стану не последним человеком в стране. Да и Юджин относился ко мне как к брату, мы были семьёй. Думаю, Конрад до сих пор мне этого не простил. Точнее не думаю, а знаю. Все знают, грязное бельё нашей семьи уже хорошенько протряхнули на всеобщем обозрении… Юджин защищал меня ото всех, особенно от отца, но тогда я присягнул на верность королю, не Юджину, и я служил безусловно. До этого момента я свято хранил верность присяге.

Что-то я совсем перестала понимать, к чему он ведёт.

— Хочу пить. В горле пересохло.

Я позвала Вадима, который отправил одного из стражников за графином с водой. Ожидая, мы молчали, разглядывая друг друга. Наглядная иллюстрация того, о чём говорила Иоланда — заключённые в одной камере, связанные по прихоти Жизни.

Пришедший с водой стражник всячески избегал смотреть на Серджиуса, всучил мне графин, почти не глядя.

— Когда мне было двенадцать, — продолжил Серджиус, когда напился, — на улице ко мне подошёл человек. Сначала я не понял опасности, у нас с Юджином только что был урок астрономии, мы рисовали звёздные карты, это было очень интересно, учитель позволял нам разговаривать, смеяться, я шёл всё ещё окрылённый уроком. Человек предложил мне посмотреть, как живут бедняки в самом страшном квартале Города, и я согласился. Из тщеславия, наверное, мне тогда казалось, что как помощник принца, я должен интересоваться жизнью граждан. Не буду рассказывать про ужасы трущоб, да это и не важно. Человек предложил помочь. Ничего дурного, только информация. Крохи информации — и людям станет лучше. Несложный выбор, не правда ли? Для меня выбор был элементарным. Я был верен королю до безумия. Я отказался. Человек сказал, где его найти, если передумаю. Следующие недели стали для меня катастрофой, я сгорал от стыда, от унижения оттого, что кто-то позволил себе мысль обо мне как о предателе. К тому же я теперь хранил секрет. Это сжирало меня изнутри. Тогда я пошёл и признался во всём королю, сказал, что он может делать со мной, что хочет, что я раскаиваюсь и готов служить верой и правдой, что сделаю всё, что нужно. Король рассмеялся, потрепал меня по голове и сказал расслабиться, однако через пару дней он вызвал меня к себе. Как ты, наверное, уже поняла, он попросил меня стать двойным агентом.

— Тебя? Двенадцатилетнего?

— Не думай, что я жертва. Я надулся от гордости, как индюк. «Мой маленький шпион», — говорил король. Как же я гордился тем, что уже сейчас реально помогаю в государственных делах, даже чувствовал своё превосходство перед Юджином, который только и мог пока, что звёздные карты рисовать. Вот так.

— А потом?

— Потом король с королевой умерли, а я остался. Меня разрывало от желания сказать Юджину правду, сделать как лучше и не шокировать Юджина. В итоге я решил промолчать. Мне не хотелось чернить память короля, да и он не давал мне новых указаний, я просто продолжил делать то, что делал.

— Не хочу сказать, что ты поступил правильно, но король поступил с тобой нехорошо.

— Король поступает не по системе координат «хорошо-плохо», а из соображений общественного блага.

— Мне абсолютно не хочется вступать с тобой в философские дебаты. Историю я передам Юджину в том виде, в котором захочу, и можешь быть уверен, казнь тебе не светит. Он, конечно, будет зол, но потом остынет.

Мы вперились друг в друга изучающими взглядами. Серджиус сдался первым, тяжело, с видимым усилием сглотнул. Я, наконец-то, смогла расслабиться.

— Раз уж сегодня день откровений, расскажи мне, откуда такая враждебность по отношению ко мне.

— Ничего личного. — Он пожал плечами. — Мы с Юджином и Иоландой в некотором роде были обычными подростками: шутили, влюблялись, не слушали старших. Всё это было. Но при этом мы жили с четким пониманием, что наши жизни нам не принадлежат, мы своеобразные жертвы государственному благополучию и не имеем права на слабости, присущие другим людям. И до сих пор мы были равны в своей ноше. Но Юджин влюбился, и мне показалось… Точнее нет, это была бессознательная злость на то, что он будто бы предал нас своей любовью. Я понятно выражаюсь?

— Понятнее некуда. То есть ты никогда не любил жену… Кому же тогда принадлежала идея этого брака?