Ерунду говорят. Все зависит от цели. Если у тебя цель — пройти дальше, а у врага — задержать насколько возможно, то побеждает тот, чья задача важнее. Как это определить? Легко — чем ты готов пожертвовать ради ее достижения? У меня, к примеру, нет ничего. А у кого нет ничего, у того есть все.

А значит, я готов пожертвовать всем.

Поэтому я побеждаю.

Осталось разве что собрать оружие да припасы — из тех, что не слишком заляпаны кровью и кишками и не воняют дерьмом из конских потрохов. А также достать моего отважного напарника из-под фургона — впрочем, именно это он и должен был сделать по нашему уговору. Спрятаться и не отсвечивать, пока не уляжется пыль.

Я достаю. Напарник пылен, бледен и ворчлив.

— Черт возьми, мистер, — Бат мельком оглядывает поле боя, бледнеет еще сильнее, затыкает большие пальцы за ремень и снова принимается нервничать. — Мы начинаем оставлять за собой слишком много окровавленных трупов, вам не кажется?

— Заткнись, Батхорн. — Я сплевываю, и плевок, кажется, испаряется еще в прозрачном чистом воздухе. Так решаются все вопросы между людьми. Минута странных, дерганых движений, вонючие облака дыма от выстрелов, темное пятно на земле — и дело сделано, спектакль окончен, загорается свет, и все вроде бы осталось как прежде, только один актер стоит, а другой лежит. И тот, что стоит, называется победителем. — К твоему сведению, мы никогда и не прекращали это почтенное занятие.

Болела голова. Все тело ныло, будто я без конца катался покатом на каменной мостовой — тупо, глухо, без точной локализации. Нет, не похоже было, что меня били — просто организм отказывался работать как следует. Организму, похоже, было плевать на жизнь, и небо, и бабочек, кружащихся в неподвижном воздухе. Он просто хотел уснуть и не просыпаться.

Крайнее нервное истощение.

Я попытался открыть глаза, и вдруг сообразил, что они и без того давно открыты — только толку из этого не было никакого; передо мной колыхалась какая-то серая муть, раскрашенная кое-где неяркими розовыми полосами. И влетали в ослабевшие уши едва слышимые звуки — то ли шорох, то и хихиканье. А что с запахами? Я втянул в легкие воздух. Нет, запахов тоже не чувствовалось. Что это за место, в чем дело?

— Вы меня слышите, мистер Ленарт?

Голос прилетел из ниоткуда, он словно раздавался откуда-то из глубины черепа. Знаю я этот голос, он называется шизофренией — когда ты начинаешь беседовать с людьми внутри своей головы. С другой стороны, может быть, за этим пологом серой дымки кто-то стоит и дожидается моего ответа? Нельзя исключать и такую возможность.

Я кивнул, но вдруг сообразил, что из-за чертового тумана мой собеседник может меня не увидеть, и потому кивнул еще несколько раз. Неожиданно это оказалось очень удобно и успокаивающе, поэтому и решил пока не прекращать. Быстрые движения головы почему-то расслабили меня, потянуло в сон. Вот только спать было нельзя: спящий человек — уязвимый человек.

Нет, никакого сна пока.

— Мистер Ленарт?

В голосе появилась тревога.

Я решил покачать корпусом из стороны в сторону — вдруг он и вправду меня не видит? Это ощущалось еще лучше, возможно, стоило бы вскочить со стула и попрыгать в полный рост — это помогло бы мне прочистить мысли и наконец понять, где я нахожусь, но сделать этого не удалось.

Постойте-ка!

Я ведь и вправду сидел на стуле! Более того, я был пристегнут к нему какими-то эластичными ремешками, тонкими и не слишком прочными на вид.

Ну, вот, кое-что начало проясняться.

Я радостно засмеялся.

— Мистер Ленарт, вы понимаете, где находитесь?

Пожалуй, стоило ответить; этот голос, наверное, не собирался от меня отставать. Я сосредоточил взгляд и представил, что где-то далеко впереди передо мной стоит на одинокой скале приземистый красно-белый маяк. И он все светит своим фонарем, он все светит, а волны вокруг скалистого острова все кипят, и вздымают острия белоснежной пены, и бородатый смотритель, попыхивая трубкой, качает головой, и закрывает накрепко все двери, но маяк все светит, указывая мне путь…

Эврика!

Острый, отточенный, словно грифель карандаша, луч сверкнул из мутной хмари и развеял мрак. Тьма рассеялась. Я сидел посреди белой комнаты, стены которой были выложены правильными шестиугольниками, тоже белыми. Слева было широкое окно с закругленными углами, справа — низенькая белая кровать. Прямо передо мной стоял приземистый столик на одной ножке, как в кафетерии, а с другой стороны за ним сидел человек в белом халате и очках на бритом лице. Высокий, тощий, как щепка, и лысый как картошка. В руках он держал секундомер.

Ну что ж, пора бы вспомнить правила вежливости.

— Здрасьте, — сказал я. Голос звучал хрипло. Может, я слишком долго до этого кричал. А может быть, он у меня всегда был таким.

На секунду меня охватила паника. Я не помнил, кем был раньше.

— Мистер Ленарт, — человек передо мной бросил взгляд на окно справа. — Вы понимаете, кто вы, и где находитесь?