Димке было скучно. По-настоящему скучно, до зевоты, как не было ещё никогда в жизни. Впрочем, и строгий постельный режим ему до сих пор не прописывали — ничем, хуже обычной кори и ОРЗ он до сих пор не болел. И нафиг его не пошлешь, что самое смешное — чувствовал себя он, в самом деле, скверно. Голова до сих пор нудно и надоедливо болела, бросало то в жар, то в холод, — а стоило хотя бы подняться, как волной накатывала противная тошная слабость. Неудивительно, что он на стенку готов был полезть. И не сделаешь ведь ничего, — только лежи, как бревно, да пей противные отвары, от которых мозги становятся совсем уже дубовыми. И, что самое гадкое, никто, даже «Ольга Петровна», заведующая у Волков госпиталем, высокая и до ужаса строгая девчонка, не мог ему сказать, сколько всё это продлится. Может, неделю, может, две, а может, и весь месяц. А начнешь дергаться — и вовсе не поправишься, станешь дураком до конца дней…

В дурака Димка всё же не вполне верил — насколько он знал, ничего такого при сотрясении мозга не случалось, — но всё равно, каждый раз становилось страшновато. Мало ли что может случиться здесь, где нет ни рентгена, ни настоящих лекарств… Да и «Ольга Петровна» не жалела черных красок в описании того, что с ним станет, если он не будет «соблюдать покой» — и речь у него отнимется, и ноги, и даже самые мозги… Так что оставалось лишь лежать на набитом травой тюфяке и плевать в потолок. В переносном, разумеется, смысле. Устроили-то его, по здешним меркам, просто лучше некуда, — госпиталь у Волков помещался на третьей платформе Столицы, выше была лишь сторожевая вышка, да резиденция самой «Аллы Сергеевны», так что вид отсюда открывался отличный. Замечательный, можно сказать, вид — на сине-зеленую гладь Моря Птиц, горбатые острова и изогнутый дугой холмистый берег, — только вот и он не радовал. Не радовала и еда, хотя кормили его, можно сказать, на убой, — но вполне больничной кашей без масла и соли. Могучий дух копченой рыбы пропитал, казалось, всю Столицу, и от каши Димка добавочно бесился. Но «Ольга Петровна» категорично заявляла, что соленое ему нельзя, от него вырастет «внутричерепное давление» и вообще придет пиндык.

Димке страшно хотелось послать её нафиг и нажраться рыбы просто в знак протеста, — но какое там «нажраться», когда даже на горшок в его состоянии сходить — уже подвиг, вот стыдоба-то… Да и девчонки от него не отходили, буквально круглые сутки. Особенно, конечно, Машка — она, можно сказать, поселилась в больнице, поправляла подушки, меняла повязки на раненом боку, — и, дай ей Димка волю, кормила бы кашей с ложечки. В другой обстановке он бы пах и цвел, прося тоном умирающего лебедя и того, и другого, и десятого — но сейчас ему было по-настоящему плохо, и даже внимание девчонки раздражало. Пару раз Димка даже наорал на неё. Машка, конечно, надулась и обиделась, — но ухаживать за ним не перестала, и теперь мальчишку терзал стыд. Уж Машка-то такого ничем не заслужила, — но и извиниться он тоже почему-то не мог, и оттого мучился ещё больше. Да и раненый бок не давал забыть о себе. Стрела лишь скользнула по ребрам, разорвав кожу, — но потом Крых приложился к ране пылающей головней, да и грубо наложенный шов тоже не пошел ей на пользу. То есть, наверное, пошел, но болело всё равно сильно. Не так противно и нудно, как болела голова, но всё равно… Машка регулярно перебинтовывала рану, накладывая какую-то мазь, — но боль вскоре возвращалась, и поделать с этим ничего было нельзя, — только терпеть. Хорошо ещё, что никакого воспаления и заражения крови не случилось — то ли помогла мазь, то ли его крепкий молодой организм оказался не по зубам здешней заразе, да и прививки от столбняка ему в детстве всё же делали…

Димка вздохнул, и всё же сел, осматриваясь. Разместили его почти по-царски — в отдельной, пусть и небольшой палате со стенами из циновок, сплетенных из длинных, похожих на ремни, листьев «острого дерева», в изобилии растущего на острове Волков. Причем, циновки не просто свисали с потолка, а были растянуты на крепких веревках, так что пройти сквозь них без ножа не получилось бы. Такие же циновки играли тут роль сразу и окон, и штор — их растягивали во время частых здесь грозовых бурь, защищая Столицу от ливня и града. Они же покрывали и бревенчатые, засыпанные золой полы, делая комнату похожей на громадный кузов для грибов, какой был у Димки дома.

Подумав о доме, мальчишка вновь вздохнул. Домой ему очень хотелось, чего уж там, — но сейчас он, увы, ничего не мог для этого сделать, отчего ощущал себя едва ли не предателем. Борьке и Юрке было не легче, — хотя Борька лежал в соседней «палате» с разбитой головой, а Юрка шкандыбал на самодельных костылях, словно настоящий инвалид войны, — пробитая стрелой нога заживала небыстро. На самом-то деле шел всего третий день с того памятного боя, — но по земному счету это было уже добрых дней пять, почти неделя. Нет, лучше Димке становилось, — но слишком уж неспешно. Похоже, что он проваляется тут ещё добрых недели две, как свинья, в то время как другие ребята…