— Я перечитал миллионы дневников миллионов людей, от безжалостных тиранов до безобидных филантропов, — продолжал Мэлоу. — Я узнал о вашем мире столько, что мог бы написать учебник истории с самыми достоверными и правдивыми фактами. Но когда в дневниках описывается снег, то почему-то все пишут одинаково. Описание красоты снега и зимы занимает десяток листов. Снегу посвящают даже стихи! Я бы очень хотел увидеть настоящий снег, Эрик.

Собеседники не отрывались от пейзажа за окном. Но Мэлоу смотрел заворожено, а на лице Эрика не дрогнул ни один мускул.

— Это души, Эрик, — произнес Мэлоу после длинной паузы. — Каждая песчинка, парящая в небе… это душа. Не снег, увы.

— И больше… совсем ничего? Ни через сотни километров?

Закрыв глаза Мэлоу медленно начал мотать головой из стороны в сторону.

— Ни… через тысячу? Только души и… ничего больше? — отчаянно произнес Эрик, все никак не унимаясь.

— Ни даже через миллион. Тут только ты. Ты, твои мысли и твоя боль.

— Значит, я стану таким же? И отсюда совсем нет выхода? — тускло прозвучал голос Эрика. — Знаешь… оно и к лучшему.

На мгновенье Эрику показалось, что Мэлоу хотел что-то сказать. Но в конечном итоге мальчик предпочел отдаться молчанию.

Теперь Эрик посмотрел на песчаную бурю под другим углом зрения.

«Они так спокойны, летят себе куда-то вдаль и только. Их ничего не тревожит. Ни боль, ни тревога. Они порхают, подхваченные ветром, и просто отдаются течению. Ничего больше».

Затуманенный взгляд Эрика не замечал, как песчинки резко меняли траекторию, разлетаясь, кто куда, и вновь возвращаясь в привычную колею. Мэлоу тем временем продолжал:

— Я знаю лишь одно, Эрик. Таким как прежде тебе уже не стать. Ты уже начал рвать свою душу на куски. Твой дневник — это и есть твоя жизнь, понимаешь? Отпустишь ее, и все кончено. Я видел, что ты чувствуешь, прощаясь со своим прошлым. У меня редко бывают по-настоящему интересные гости, — Эрик почувствовал в голосе Мэлоу настоящую грусть. — Твое какао остывает.

В этот момент возле Эрика внезапно материализовался дворецкий Томас. Быстрым движением руки он учтиво поменял старую чашку на новую и направился к двери.

— Спасибо, Томас, — произнес Мэлоу. Один кивок и дворецкий скрылся за дверью.

— Кстати, если дневник все еще нужен тебе, то он на столе в углу. Правда, вырванные страницы уже не вернуть. — Мэлоу жестом указал на стол.

Эрик увидел свой дневник, но сейчас он его не волновал:

— Ты был всегда один? — Эрик посмотрел на Мэлоу прямо в его сияющие глаза. — У тебя не было родителей?

Мэлоу посмотрел на свою чашку, и она медленно начала наполняться жидкостью сама по себе, будто по волшебству.

Мэлоу произнес:

— Однажды ко мне пришла женщина. Пришла сама, потому что так ей захотелось. Она была не из вашего мира. И она была очень красивой. Она сказала мне, что приходит ко всем, когда настает время. Когда-нибудь она придет и ко мне. Но в тот день она сидела в этом самом кресле, и мы пили какао. Как сейчас пьем его с тобой. Она похвалила мой замок и сказала, что я изрядно постарался, создавая его. Хотя я не помню, чтобы приложил к этому руку. Замок всегда был тут. Точно помню, что прочитал о нем из дневников. А еще я прочитал про игрушки, машины и так далее. Все предметы, которые я захочу, появляются у меня, точно выпрыгнув из страниц дневников. Так я познаю ваш мир. Однако, сколько бы я не читал о радости первого снега, но настоящий снег так и не появился в моем мире. Но я не расстраиваюсь. А еще в тот день загадочная женщина рассказала мне о моих родителях. Об ангелах и о том, как все устроено.

Родители.

Эрик не раз задумывался над тем, каково будем тем, кого он оставил на земле. Говорят, что труднее тем, кто остается внизу. Ты умираешь, но боль никуда не исчезает. Она передается им. Всем твоим родным и близким. Из родных Эрику людей у него остался только отец. Они никогда не были с Эриком в теплых отношениях, но и чужими их нельзя было назвать. Просто они были совершенно разными и не похожими друг на друга. Их ничего не объединяло, а значит и близость возникнуть не могла. Но в их жизни был человек, которым оба дорожили.

Натали Майлз.

Мама Эрика и жена Роджера Майлза была самой доброй и отзывчивой женщиной на планете. Эрик до сих пор помнил, как она целовала его в лоб. Чтобы ни случилось, она говорила, что мир прекрасен, и все будет хорошо. Она придавала Эрику уверенности, и он думал, что такой настрой в их семье будет вечно. Для Роджера Натали также была неоценимой поддержкой, лучшим другом и супругой на всю жизнь. В любой ситуации эта женщина была опорой. Одна ее улыбка отводила беды. И, отряхнув колени после очередного падения, можно было пойти вперед.

Но потом Натали не стало.