Посетителей, не считая группы разнорабочих, местных завсегдатаев, на мятые доллары которых «Время ленча» все еще держался, было совсем немного. Но именно от них, от любителей поработать на складах и потягать пару-тройку мешков с цементом и исходил основной шум (не считая скворчания масла на сковородках, звук которых доносился из кухни до каждого столика без исключения). Шум разнорабочих не позволял забегаловке утонуть в собственной тишине, а потому к их разговору прислушиваться не приходилось. Напоминая сломанное радио, громкость которого можно было регулировать лишь перекрикиванием этого самого источника звука, отчетливо слышалось каждое их слово (и заодно каждый плевок рассказчиков, шмыганье носом и фирменная отрыжка). Столик простых работяг стал эпицентром важнейших разговоров, из которых слышалось что-то вроде:

— Ну и в общем останавливаюсь я около этой крошки и говорю ей, мол, две штуки, детка, и твои ноги из вертикального положения примут горизонтальное. Ха, прям так и сказал. И знаете, что она мне ответила?

Оставшаяся группка, как две капли воды одинаковых брутальных мужиков в сальных белых футболках и грязных оранжевых комбинезонах издали нечто невнятное, что на их языке, несомненно, служило, чем-то вроде «че?», а самый смышленый даже сумел внятно произнести конкретное «что?».

— А она мне заявляет: «Для тебя только десятка!» А это больше на целые восемь штук! На целых восемь, ради перепихона с какой-то шлюхой! Не, ну прикинь?

— Да ладно?! — издал кто-то из слушателей, явно удивленный таким поворотом сюжета больше всех остальных.

— Что, удивлен? — спросил главный рассказчик, на лице которого одновременно отображалась ухмылка и злоба.

— Да, — раздалось в ответ, — удивлен, что ты умеешь считать!

А дальше под всеобщий хохот и пускание пара из ноздрей со стороны униженного рассказчика забегаловка «Время ленча» продолжала свое существование. Она словно бы напрямую говорила о том, что такие случаи здесь в норме и так было всегда, а потому грех жаловаться. Бывает и хуже.

Количество оставшихся посетителей смог бы сосчитать любой человек на пальцах одной руки, даже если бы это был плотник со стажем. К слову, посетителей было всего трое. Пожилая пара, мирно обедающая тушенными овощами с рыбным филе и запивая все это зеленым чаем, расположилась прямо у кофейной стойки. Располагались на столе пожилой пары и парочка тостов, а так же небольшая миска, наполненная малиновым джемом. Заботливая старушка медленно размазывала ножом джем по тостам так, словно занималась этим всю жизнь и, казалось, даже возраст не в силах был отобрать у нее этот навык. Ее пожилой супруг мирно почитывал газету, периодически щурясь и перечитывая некоторые предложения несколько раз. Иногда он выглядывал из-под страниц и по-детски отправлял своей жене воздушный поцелуй. Со стороны это казалось довольно мило.

А ближе у окна, поодаль от основной массы посетителей, сидел и вовсе ничем не приметный господин. Настолько неприметный, что его решительно никто и не думал замечать. И если бы кто-то очень постарался, огляделся бы вокруг и просверлил бы взглядом каждое место у окна, то все, что он смог бы увидеть, это разводы на оконных стеклах и не самую прелестную погоду за ними. Официант, каждый раз проходя мимо столика, за которым сидел "неприметный гоcподин", окидывал гостя таким взглядом, будто бы перед ним находилось совершенно пустое пространство, в котором на мгновение что-то промелькнуло. Любая попытка разглядеть что-то более или менее оформленное приводила лишь к раздражению и болью в глазах. А потому, так и не уловив чьего-либо присутствия за столиком, официант, замешкавшись, возвращался обратно за кофейную стойку из раза в раз.

Это был своего рода успех. Успех, который перемешивался с мыслями, что ничего удивительного, однако, не произошло, ведь принцип занимаемой "неприметным господином" должности сам по себе олицетворял незаметность. Более того, если бы что-то в этом устоявшемся механизме круто изменилось, то "неприметный господин" был бы одним из первых, кто по-настоящему удивился бы, если бы конечно он умел удивляться и испытывать что-либо вообще. Но если бы все же умел, то, несомненно, удивление было бы первейшим из всех чувств. Звали этого господина очень просто. Вестник. Вестник Смерти.

Пустым взглядом (а другого его взгляда еще не удавалось наблюдать никому… по крайней мере, за последние пару тысяч лет) Вестник Смерти смотрел в окно. Однако будет более правильным сказать, что Вестник Смерти смотрел СКВОЗЬ окно, ибо умение концентрировать внимание на чем-то определенном у него отсутствовало с самого первого дня появления на этом свете. И на любом другом тоже. Тем временем отражение Вестника Смерти существовало в реальном времени, а потому оно занималось единственным, что умело — невольно рассматривало своего хозяина.