Мне нужен был диагноз. Мне нужна была пусть мизерная, но возможность оказаться на свободе как можно скорее. И я изо всех сил старался убедить психиатра в том, что болен. Благо, что для этого не нужно было притворяться. Достаточно просто говорить правду. Единственное, что приходилось скрывать, это то, что я пришел сюда из другого мира, иначе она просто напросто поставила бы совершенно другой диагноз. Как я уже говорил, мои познания в психиатрии весьма посредственны, но подозреваю, что это была бы самая настоящая шизофрения.

— То есть, вы утверждаете, что период взросления у вас прошел нормально. Вы успешно преодолели эмоциональный барьер и до… — она посмотрела в историю моей болезни, — До июля текущего года не замечали за собой никаких проявлений беспокойства. Верно?

— Думаю да, — сказал я, — Это началось в июле. Я был на рыбалке и чуть не утонул в болоте. Грязная вода попала в легкие, я практически захлебнулся. А когда вернулся домой, почувствовал себя нехорошо. Попал в реанимацию. Двусторонняя пневмония, воспаление легких. Скорее всего, причина была в бактериях, которыми кишела вода. В итоге, врачи вытащили меня буквально с того света. Даже клиническая смерть, говорят, была. А когда в себя пришел… В-общем, с тех пор и проблемы.

— Угу, — кивнула врач и принялась заполнять бланки документов, а когда закончила, посмотрела на меня и спросила, — А в чем выражаются эти проблемы?

— Сложно объяснить, — замялся я для убедительности и с удовлетворением отметил, что на ее лице проявилось понимание, — Чувствую всякое. Знаете? Такое ощущение, будто все вокруг не настоящее. Как будто мир превратился в бессмысленный абсурд, а люди, которые меня окружают — не люди вовсе, а просто тела. Иногда — неглупые. Иногда, даже весьма не глупые, расчетливые, умные, но пустые. Как будто людям не хватает чего-то очень важного.

— А в вас это «что-то важное» есть?

Я посмотрел на нее и кивнул.

— Николай, вы помните свое детство?

— Да.

— Скажите, те чувства, которые вы испытываете в своем нынешнем состоянии, напоминают ощущения детства? Есть в них что-то инфантильное, нерациональное?

— Наверное, так и есть.

— А вы сами осознаете, что ваше мироощущение нерационально?

— Это не совсем так. Даже не знаю, как объяснить, — я и в самом деле подбирал правильные слова, — Я понимаю, что веду себя странно в глазах остальных, но считаю, что это не наказанием, а благословением. Понимаете? Такое ощущение, что я понял нечто такое, чего не понимают другие. И если бы все вокруг, все люди в мире, поняли это, то мир стал бы более… Более совершенным, что ли?

— Тела перестали бы быть пустыми? — подсказала Аглая Рудольфовна.

— Именно!

— Николай, вы обвиняетесь в убийстве, — в ее голосе не было и тени упрека, а в глазах читалась грусть, — То, что вы называете благословением, заставило вас лишить жизни другого человека. Если все люди в мире будут следовать вашей логике, что же случится с самим миром?

— Он убил мою мать!

— Но разве не вы дали ему право на эвтаназию?

Я стиснул руки в замок и положил на стол. Она накрыла их своими ладонями.

— Вы растеряны, Николай. Вам требуется поддержка. Я подчеркиваю: не лечение, а поддержка. Помощь. Вы меня понимаете?

— Не знаю.

— Вы же понимаете, что убили?

— Это еще не доказано.

— А я и не прокурор, чтобы что-то доказывать. И не адвокат, чтобы опровергать. Я — человек, который знает, как вам тяжело. Человек, способный и желающий помочь вам. Я важнее прокуроров с адвокатами вместе взятыми. По крайней мере, для вас в нынешнем положении. Вы ведь способны анализировать свои поступки? Способны, конечно. Осознаете их деструктивными?

Она посмотрела на меня, ожидая ответа.

— Да, — выдавил я.

— Осознаете. Но не можете контролировать.

— Контролировать могу. На физиологическом уровне. Я же не расцеловываю дочь на людях и не признаюсь в любви всем, кого люблю. Вот за мамой, к примеру, скучаю. Мне ее очень не хватает. Но не рыдаю и не ночую у нее на могиле. Я контролирую эмоции, сдерживаю себя. Хоть мне и больно.

Врач вопросительно вскинула брови.

— Если контролируете, то предлагаю снова вернуться к убийству профессора.

Крыть было нечем. Я убрал руки со стола. Аглая Рудольфовна поправила лежащие перед ней бумаги, склонила голову набок и сказала: