Рядом с ухом пролетел булыжник. Крики и улюлюканье раздавались всё ближе и ближе, и Дэйнар, на миг обернувшись, увидел в первых рядах злорадно-весёлые лица Рэйнара и Лирин.

От этого ему стало так больно, что юноша проснулся.

И сразу услышал чей-то тихий плач. Кто-то негромко, но жалобно хныкал, обиженно шмыгая носом, и от этих звуков Дэйнару стало совсем нехорошо.

Потому что этот «кто-то» плакал внутри него.

Маленький белый волчонок выбрался из норки полностью и теперь лежал, свернувшись калачиком, и ронял горячие и горькие слёзы. Дэйнар закрыл глаза и мысленно потянулся к нему, погладил по грязной и будто окровавленной шерсти, прижал к тебе и тихо сказал:

— Я понял, Дэйн. Ты спрятался и не выходил, потому что тебя не любили.

Волчонок кивнул и лизнул его ухо шершавым языком.

— Но теперь тебя любят. Ты же видишь и знаешь. Почему прячешься?

— Боюсь… — ответил он голосом Дэйнара. И прижался сильнее, словно просил помощи.

— Не бойся. Я с тобой. И я тебя никогда не оставлю, что бы ни случилось.

Тот миг, когда волчонок, кивнув, исчез в ослепительно белом свете, будто растворившись в Дэйне, как краска растворяется в воде, юноша запомнил навсегда.

Впервые в жизни он наконец понял и осознал, что оборотень. И внутренний волк — это не просто какое-то существо, обитающее внутри, а часть его самого. Неотъемлемая часть.

Когда Дэйнар закончил рассказывать, наставники несколько секунд молчали.

А потом Форс произнёс:

— За это надо выпить.

Аравейн только глаза закатил, а Дэйн, рассмеявшись, отсалютовал учителю чашкой с чаем.

— Вот мы и пьём. Ты же сам говорил «хорошо», забыл, что ли?

— Ну говорил. Так нет пределов совершенству.

— Старый пьяница, — хмыкнул Аравейн.

— Кто бы говорил! Ты вообще — белая мышь-алкоголичка!

— Я не мышь. Я — мыш. Белый мыш…

— … алкоголик!

Слушая эту шутливую перепалку, Дэйнар ухмылялся, доедая сырную лепёшку. Действительно — хорошо. Только вот совсем не из-за чая.

— Я только одного не понял, — перебил переругивающихся наставников юноша. — Как я умудрился не потерять своего волка вдали от Арронтара? Я думал, это невозможно.

Маги мимолётно переглянулись, а потом Форс ответил:

— Нет ничего невозможного, Дэйн, ты уже должен был хорошо это усвоить за то время, что изучаешь магию. Есть только маловероятное.

Юноша нахмурился.

— Но почему именно я? В Нерейск бежали многие оборотни, но все они со временем теряли способности. Почему только я не потерял? Разве я такой исключительный?

Голос Дэйнара был полон скептицизма. Форс улыбнулся — он-то понимал, что его ученик действительно не совсем обыкновенный хотя бы потому, что владеет магией Разума. Вот только говорить это Форс совершенно не собирался. А то загордится ещё…

— До некоторых вещей нужно додумываться самому, Дэйн, — тихо сказал Аравейн, выбивая пепел из трубки. — Пусть пройдет двадцать, тридцать, пятьдесят или сто лет… Это неважно. Если ты хочешь по-настоящему понять что-то, должен познать это сам. Не прочитать в книге или услышать из уст учителя — нет, только сам. Иначе не поймёшь и не прочувствуешь.

Юноша вздохнул, покачал головой и улыбнулся.

— Так я и думал. Тайны, загадки, интриги… Вы совершенно не изменились, господа маги!

Форс хохотнул.

— В нашем возрасте уже не меняются, Дэйн. А вот ты — да, ты ещё можешь измениться.

— В какую сторону?

— В сильнейшую, Дэйн. В сильнейшую.

Дэйнар, Снежная пустыня, около 80 лет назад

Спустя две недели Аравейн уехал, обещав, что вернётся спустя три месяца.

— Знаешь, — пробормотал Форс, когда высокая фигура мага исчезла за поворотом, — раньше он ко мне заезжал дай Дарида раз в год. А то иногда я и по пяток лет не видел этого старого беловолосого засранца. А теперь, ты смотри, зачастил. Всё из-за тебя, Дэйн!

Юноша даже смутился. Но как же было приятно слышать это из уст грубоватого, но правдивого Форса.

Прошла ещё неделя, и отец Фрэн в очередной раз отправился к Погибели за рыбой. После его ухода Дэйн с девушкой долго гуляли по городу и просто разговаривали — впереди у Дэйна были четыре рабочих дня у мастера Гордура, и оба понимали, что, скорее всего, не увидятся за это время.

Они пошли в центр Нерейска, где находился небольшой сквер, засаженный деревьями и цветами настолько, что местные жители называли его парком. Даже в самые жаркие дни там было прохладнее, чем в других местах.