— Теперь твоя боль — моя боль, Фрэн. Ты разделишь её со мной, и она перестанет быть такой мучительной, — шептал он. — Теперь твои воспоминания — мои воспоминания. Я буду помнить всё вместе с тобой… И забывать мы тоже будем вместе...

Кольцо, сдавившее Дэйнару грудь, слабело и отступало. Он улыбнулся, призывая на помощь собственные воспоминания — дождь, барабанящий по крыше, полумрак, робкую улыбку Фрэн, осторожные прикосновения и ощущение прозрачного, невесомого счастья.

Счастье. Да… Так это называется…

Слепящий свет вырвался наружу, захватил в плен сгусток сознания Фрэн, распутывая его, укутывая теплом те части, где было особенно холодно и пахло гнилью, и только один конец нитки продолжал обматываться вокруг шеи Дэйнара, связывая его Разум с её — навсегда.

Дэйнар, Снежная пустыня, около 80 лет назад

— Дэйн…

Он медленно открыл глаза.

— Дэйн… — ещё раз прошептала Фрэн дрожащим от сдерживаемых слёз голосом. Оборотень улыбнулся и сжал руку девушки.

Очнулась. Остальное… неважно. Переживём.

Главное — очнулась!

— Тише, тише. Поплачь.

Её не пришлось долго уговаривать — Фрэн, всхлипнув, подалась вперёд и уткнулась носом в рубашку Дэйна. Чтобы секундой позже громко и отчаянно зареветь.

— Мне было так… больно…

— Я знаю.

— Я думала, это никогда не кончится…

— Знаю.

— Так грязно, противно, Дэйн!

— Уже всё позади.

Она на секунду оторвалась от его груди, чтобы заглянуть в глаза и, шмыгнув носом, тихо спросила:

— Ты не оставишь меня? Пожалуйста, скажи, что не оставишь!

Он рассмеялся, чувствуя себя так, словно заново родился.

— Конечно, не оставлю, Фрэн. Обещаю.

— Но я ведь теперь такая…

— Какая?

— Грязная…

Замерев на миг, Дэйнар нежно обхватил руками лицо девушки и, наклонившись чуть ниже, заглядывая ей в глаза, прошептал:

— Нет. Это они грязные, а ты — самая чистая на свете. Самая-самая, слышишь?

Фрэн кивнула и вновь расплакалась.

Примерно через полчаса она уснула. Здоровым, спокойным и совершенно немагическим сном. Сама, на руках у Дэйнара, и он аккуратно положил девушку обратно на постель и укрыл тёплым одеялом. А потом, не удержавшись, сделал так, чтобы она спала без снов. Пусть отдохнёт… от всего.

Когда оборотень вышел на улицу, наставник по-прежнему сидел на крыльце и курил.

— Она очнулась, — тихо сказал Дэйн, присаживаясь рядом.

— Я слышал, — так же тихо ответил Форс. — Как ты это сделал?

Он рассказал. И если бы на улице не было так темно, оборотень непременно заметил бы, какое искреннее изумление читается на лице наставника.

— Я просто очень хотел, чтобы Фрэн жила дальше. И жила нормально, а не как… растение. И подумал, что это поможет, — закончил Дэйн свой рассказ, словно оправдываясь.

Форс ничего не ответил. Молча загасил самокрутку, лишив их последнего источника света, бросил её в почти полную баночку для пепла и вздохнул.

— Знаешь, — сказал он спустя пять минут, поднимаясь с крыльца, — пойду-ка я спать. И тебе советую. Ложись на диване в гостиной, где Вейн обычно дрыхнет.

Дэйнар кивнул и поспешил в дом за наставником.

Примерно в это же время девушка, заснувшая в Арронтаре над учебником по языку орков, улыбнулась и, не открывая глаз, стерла с щеки медленно сползающую слезинку.

Лирин, как всегда, снился брат.

Утром весь город гудел, как растревоженный улей. Гольц и его банда пожаловались на Дэйнара старосте Нерейска ещё ночью, представив всё так, будто оборотень сам на них напал, но почтенный Сандал, зная характер сына, отправился к Форсу за разъяснениями только после рассвета. Узнав, как всё было на самом деле, староста быстро распорядился арестовать юношей, а после, собрав мастеров города на срочное совещание, напоминающее суд, приговорил их к публичной порке.

Преступления в Нерейске были явлением редким, поэтому приговоры именно так и выносились — на собраниях мастеров гильдий. Вообще-то Гольцу, Винсу и Шорну полагалась смертная казнь, но, узнав о «проклятии» Дэйнара, наказание решили смягчить.

Слухи распространились быстро, и на публичную порку пришёл посмотреть весь город. Никто ничего не говорил, ни единого слова, все просто молча, с мрачным удовлетворением, смотрели на то, как родители хлестают плёткой собственных детей. На таком наказании настоял Сандал, заявив во время собрания мастеров: «Я его породил, я его и пороть буду».

Крики Гольца, Винса и Шорна были слышны во всех концах города. И Дэйнар тем утром проснулся именно от них. Поморщился, сразу поняв, кто это так вопит, и создал непроницаемый для звуков воздушный щит — чтобы Фрэн не разбудили.