* * *

После пренеприятнейшей беседы с магистром инквизитором Эремоном, в которой тот намекал, что виноват в побеге подозреваемой лично ректор, Горт отправился в буковую рощу за городом. Он гнал коня по дороге, тот фыркал, взбрыкивал и все время норовил повернуть к реке. Жаль, что нельзя пустить его короткой дорогой, могло встретиться слишком много свидетелей, да и сапоги потом сушить не хотелось. В роще Горт спешился у небольшого озера и, отпустив поводья, легко кивнул коню. Раздалось громкое ржание, в котором отчетливо слышалось журчание воды, черный конь одним прыжком оказался на берегу и сразу нырнул в воду.

Его хозяин прошелся вдоль ряда буков, подходя к каждому, прикладывая руку к коре, вслушиваясь, пока не нашел самый старший и не сел среди его корней, прислонившись спиной к стволу. Сквозь густую листву проглядывало солнце, отблески становились зеленоватыми. Пересвистывались зяблики – тихо, по-осеннему. Горт отгонял от себя лишние мысли, пока не почувствовал, как дует ветер, растет трава, бегут от корней к кроне соки. Перестал видеть мир, сделавшись его частью. А потом запел.

Песня его звенела над озером, обращаясь к буку, который приютил его, и ко всем букам, что были его родичами и росли вдоль дорог королевства. Каждое дерево связано с другим. Каждая песня – это нить. Слишком тонкая, чтобы найти, где ее конец, но достаточная, чтобы одно из деревьев принесло слова и волю поющего беглецу, скрывающемуся в лесах и идущему дорогами.

«Ты скучал по мне, Гьетал?»

Весть о грядущем допросе у инквизиторов, недавно приехавших в Дин Эйрин, принес Эдвард. Он был необычно хмур и встрепан и несколько раз обежал комнату, обращаясь к Аодану с одним и тем же вопросом:

– Не может же быть так, чтобы все пропало?!

Аодан не стал его расстраивать, но лично его опыт ареста и допросов подсказывал, что может. Правда, этот опыт был с городской стражей, а не с инквизицией. Но хрен редьки не слаще.

– Ты же знаешь, как ничего лишнего не сказать, правда? – во взгляде Эдварда надежда смешивалась с суеверным ужасом.

– Ну… золотой под пятку положи. Как на экзамене. У тебя же есть.

Аодан понял, что дело плохо, когда младший принц, вместо того чтобы швырнуть в него подушкой, серьезно пошел искать монету.

Всей притихшей компанией они собрались у женской коллегии и отправились к залу испытаний, где их ждали. Каждый призывал удачу, как мог. Даже спокойная обычно Эпона держала голову так высоко, что рисковала споткнуться, вообще не видя дорогу, и надела фамильную накидку, на которой красовалось столько вышитых гербов семейства Горманстон, что рябило в глазах. В этой броне высокомерия можно было увернуться от неудобных вопросов. По крайней мере, она надеялась.

Если бы Эдвард и Аодан подошли к месту встречи чуть раньше, то услышали бы перепалку, доносившуюся из окна коллегии. Эния кричала, что Горманстоны своей милостью всю жизнь ей поломали, и слушать бывшую госпожу и подругу, а ныне просто спесивую жабу она не обязана. Эпона отвечала, почти не повышая голоса, что бывшая, раз так, подруга и компаньонка может снять ее платье и отправляться в лес, в пень и под кошачий хвост. Традиционно посылать к ши в этой компании стало не принято.

В ответ Эния громко намекнула, что умелые проклятия и самых гордых гнут в бараний рог, на что услышала лишь смешок. Вслед выскочившей наконец из комнаты Энии донеслось:

– Смотри, себя не прокляни.

* * *

В последние дни Стэнли Рэндалл уже не собирал компанию в «Лососе» и не придумывал дурацких игр и смешных испытаний. После тренировок с чужой жгучей силой он бродил по университетским закоулкам в одиночестве, пытаясь понять, почему чувствует себя так, как чувствует.

Ему не нравились ши – с детства, это еще ладно. Но в детстве он о них только слышал. После Дикой Охоты, не оставившей от его дома ничего, кроме пепла, на котором его нашли и отвезли к дальней родне. Ему не было и года тогда.

Ему не нравились напыщенный глуповатый Фарлей и мрачная тихая Мавис.

Его измучили занятия, на которых ничего не получалось.

И самое противное – ему было тревожно рядом с холмом и огромной ольхой, куда отправлял учитель – привыкнуть к месту, почувствовать его. Странно, но там его мучило чувство уже виденного, уже пережитого. Где-то в памяти звучала песня, прекрасная и жуткая, от нее леденела душа и хотело остановиться сердце. Наверно, так пели те самые ши. Возможно, он помнил это с детства.

Рэндалл не мог пожаловаться приятелям, для них он был безупречным веселым старшим. Тем более Фарлею и Мавис. А его учитель, Горт Галлахер, не терпел слабостей, даже мимолетных.

Сегодня он забрел подальше, за конюшни, без дороги, просто стоял в ивняке у пруда, нюхая осень и черную стоячую воду. И замер. На кривые мостки вышла красивая первокурсница в богатом платье, расшитом жемчугом. Девица смотрела на воду и сжимала в руке нож. От этого веяло сценой из рыцарского романа. Только вот лицо у девицы было тоскливое, глаза красные, а ножом она, судя по кружевным рукавам, явно не репу чистить собралась.