– Тогда расскажите об этом. Бывает, что давняя смерть притягивает несчастье, если осталась неотмщенной. Бывают и… более сложные истории.

* * *

Путешествуя из селения в селение, Брендон начал привыкать к кочевой жизни. Впрочем, долго ли собираться тому, у кого всех пожитков на одну котомку? Старейшина нищей братии умел располагать к себе, стража их не трогала, в деревни пускали порой переночевать не только на сеновал, но и в какую-нибудь избушку. При этом в оплату нищие должны были чем-то помогать деревенским. Так магистру Бирну пришлось всего за пару недель научиться сушить рыбачьи сети, чистить рыбу (кажется, это была судьба), ворошить сено, кормить свиней, складывать из камней очаг и стричь овец. После овец он стал гораздо больше любить студентов – даже самые дурные из них оказались куда умнее, по крайней мере, не норовили бить магистра копытом.

Песни оказались прибыльным и даже приятным делом. Брендону нравилось, что можно было встать или сесть в удобном уголке улицы или базарной площади, закрыть глаза, и без того плотно стянутые повязкой, и петь подряд все баллады, какие приходят на ум. Это оказалось чудесным упражнением для очищения духа. Брендон не отвлекался на пустое, полностью отрешался от окружающего мира и возвращался лишь тогда, когда Финн начинал бурно дергать его за руку с какими-нибудь заполошными воплями.

Остальное делал его маленький поводырь. Финн обладал удивительным умением уличного ребенка без страха цепляться к людям, сбивая их с мыслей собственным пылом. Он бросался под ноги женщинам, ослам, всадникам и даже стражникам. Брендон порой слышал варианты своей биографии, от которых захватывало дух. По версиям Финна, его папаша – Финн всегда гордо представлялся сыном Брендона – потерял зрение то на королевской службе в дальних землях, то спасая от пожара своего сюзерена, пару раз был опален огнем с неба, но, потеряв зрение, получил тайные знания и даже отдал свои глаза ослепшему в результате проклятия старшему брату, который должен был содержать жену и восемь детей…

Мальчик за день так выдыхался, что обратно шел, пошатываясь и даже не особенно болтая. Брендон понял, что приучить его к чему-то приличному можно только собственным примером, а приучить хотелось – преподаватель в нем требовал применения. Началось все с умывания. Мыло было дорого, но Брендон купил его, едва стал получать первую милостыню – то есть, конечно, заработок, так говорить было приятнее.

Первый раз Финна пришлось мыть самому. Он подозрительно косился на брусок, от которого только что пытался откусить, приняв его за сыр. А потом Брендон как-то привык укрывать мальчика на ночь, следить за тем, поел ли его поводырь, знакомил его с пристойными блюдами из таверн, куда они заходили, напросив – заработав! – достаточно. Кроме того, Брендон догадался приходить петь в какую-нибудь едальню – и под крышей, и покормят обоих, еще и с собой дадут. Всяко лучше, чем на улице, – холодало все заметнее. Сладкие коврижки доставались мальчику.

Жизнь его стала одновременно сложнее и проще. Только беспокойство об Эшлин скручивало душу в тугой узел, но от этого голос на поворотах трагичных баллад звенел еще искреннее, а людям это нравилось. Грусть, что всегда охватывает в преддверии Самайна, на этот раз была липкой и черной, наводя по ночам кошмары, а по утрам страх, что выйти в одиночку против ректора Дин Эйрин и инквизиции – идея безумная. Так что зря он сбежал из Бетлема. Брендон стряхивал эти мысли, умывался холодной водой, шел к Толстухе Мэри, которая готовила утром на всех горячий травяной отвар и толстые лепешки, вялила яблоки и благоволила певцу, которого сама любила слушать. День катился колесом. Человек мерит год его поворотами, и, может, поэтому Брендон почему-то был уверен, что Эшлин никто не тронет до Самайна. Надо было успеть попасть в Университет раньше.

Финн же просто радовался. Переставший быть чумазым, в простой, но не дырявой рубашке, которую им подарили в какой-то деревне, мальчик оценил, что теперь они с «папой» похожи не на бродяг, а на честных людей, попавших в трагическую историю. А значит, и подают больше, и гоняют меньше. По вечерам он восторженно рассказывал, что обязательно надо сделать на ярмарке, чтобы перед зимой порадоваться, – про карусели и яблоки в карамели, и представлении Панча и Джуди, где актеры надевают на руки куклы, а те колотят друг друга и смеются. Болтая, он как-то свернулся калачиком у магистра под боком, и Брендон поймал мысль, что уже не сможет просто так исчезнуть, оставив мальчика на улице. Видно, он столько раз уже повторил, что Финн его сын, что сама душа в это поверила.

* * *

О друидах, снах и «Гробе вечности» студенты рассказывали увлеченно и охотно, желая сменить направление беседы с Эшлин и грота куда подальше. И чем больше они говорили, тем мрачнее становилось лицо обычно приветливого инквизитора.