Она видела перед собой дубовую рощу у холма. Босые ноги щекотали травы, краснело заходящее солнце, его уже обступали сумерки, тревожные ранние сумерки Самайна, полные скорого снега и скорой смерти. Где-то высоко шумели ветви и листья, пахло холодом. Недавно была гроза, и растрепанный хвост тучи еще виднелся над горизонтом.

Эшлин хотела шагнуть, но не смогла двинуться. Рук больше не было. Ног тоже. Она была древесным стволом, осенним дубом, и в этом стволе билось живое и горячее сердце. Подчиняясь его ударам, тянулись по стволу и ветвям дерева соки, пытаясь оживить его.

Из-за холма, нависавшего ночной тенью, вышел Горт. В его руках блестела чаша, а на поясе – серп. Таким серпом срезали на праздник омелу. Таким серпом можно было перерезать горло. В распущенных волосах Горта вился плющ, это было так понятно, ведь само имя Горт означало «плющ», а имя Гьетал – «тростник», и Эшлин знала во сне, что плющ этот ядовит.

Подойдя ближе к дубу, Горт запел, и каждый звук его песни отзывался внутри болью. Будто это были не слова, а удары топора, что вгрызался в древесину. Он наклонил чашу, и к корням полилась кровь, обжигая их. Эшлин кричала, но ни звука не могла произнести, только шелест ветвей становился громче. Сухие листья безжизненно падали вниз, и сок замер, как замерло и сердце. Она откуда-то знала, что это кровь Брендона впитывается в древесину, становясь огнем, оставляя на ней черные обугленные пятна.

А потом Горт резко замолчал, протянул руку, накрыл ее живое сердце, бьющееся среди коры дуба, и сжал его. Эшлин услышала оглушительный треск и почувствовала, как вместе с деревом падает вниз, но пролетает сквозь землю и несется дальше, сквозь серый туман междумирья.

А потом просыпается, сев так резко, что ударилась о жердь шатра. Чьи-то руки подхватили ее, потащили наружу, она начала было отбиваться, но голос Гьетала над ухом резко произнес:

– Проснись. Сейчас же. Нужна помощь.

Табор был на ногах. На два соседних шатра, возле того, где ночевала семья, приютившая Эшлин и Гьетала, попадали сухие деревья, еще два – на ближайшее вардо. К счастью, никто не пострадал, но нужно было проверять и вытаскивать вещи, переставлять шатры, у вардо треснула ось – над ней возились мужчины. Эшлин сунули в руки успокаивать плачущего ребенка, она кутала его в шаль, шептала ласковое и смотрела, как сумрачный Гьетал говорит со стариками.

Дерево, упавшее совсем рядом, оказалось дубом.

Алекса поймала взгляд Эшлин и подозвала ее. Та встала возле Гьетала, укачивая заснувшего малыша.

– Твой старший сказал, что ваш враг заставил деревья упасть, и дальше может быть хуже, – сказала старуха.

Гьетал кивнул:

– Мы навлекаем на вас беду. Нам придется уйти и идти дальше своим путем.

– Он хочет, чтобы вы вернулись? – спросил старик.

Гьетал вновь кивнул.

– Ну так вернитесь, – сказал старый пэйви спокойно. – Вернитесь и сделайте то, чего он не ждет. Мир велик, дорог много, но бежать всю жизнь нельзя. А мы вас проводим. Все равно каждый год едем в Альбу на ярмарку. Сможете сказать своему врагу, что возвращаетесь?

– Он почувствует сразу, – ответил Гьетал. – Спасибо, старший.

* * *

Входить в ворота Альбы было тревожно. Но в гомоне людей, скрипе повозок, реве ослов и стуке лошадиных копыт кто-то вряд ли обратил внимание на еще одного гостя города. Подумаешь, высокий, бедно, но опрятно одетый слепец, а при нем мальчишка, который аж подпрыгивает от нетерпения, пока Огастус Бенн договаривается со стражей. Бенн привлекал больше внимания.

Финн дергал Брендона за рукав и спрашивал, как отличить мага. Есть ли у него остроконечная шапка, может ли он бросать молнии взглядом, и если он просто степенно ходит в мантии, то как отличить его от судьи? С магами лично Брендон предпочел бы не сталкиваться вовсе, но навострить мальчика, чтобы тот точно предупредил, что рядом появится кто-то из Университета, стоило. Как глаза и уши Финн был незаменим. Получив описание внешности некоторых коллег и знаков на мантиях, он даже на время замолк, вглядываясь во всех прохожих. Но пока что по улицам неслись только слуги и торговцы. Для более почтенной братии было рановато. Утреннее солнце едва проникало за стены уличных домов, чтобы подсушить лужи вчерашнего дождя. Скоро лужи по утрам начнет прихватывать лед. Бешеные кони-ветра Самайна везут свою ношу: холод, снег и страх.

Мнимый слепой и его маленький поводырь устроились на краю рыночной площади, там, где торговцы снедью расставляли свои лотки. Сюда подходили купить пирожок с требухой или капустой, медовую коврижку, лепешку с сыром и хлебнуть горячего вина с яблоками. Здесь же могли и с удовольствием послушать баллады слепого певца, пока дожевывали свой немудрящий завтрак. Брендон радовался, что сквозь повязку не видит, как едят на его представлении. Все же в аудиториях его слушали совсем по-другому.