– Мне немного неловко, что я вынужден сковать тебя вместе с остальными. Но хотя бы в этот раз не железом. Я просто хочу, чтобы ты внимательно смотрел, не перебивал меня, не лез в драку. И увидел бы, как я становлюсь величайшим магом этого мира и закрываю путь сюда бывшим родичам не на годы, а навсегда. Тогда у меня под рукой были лишь несколько людей и Кристалл этой маленькой слабой девочки. Сегодня у меня есть три Кристалла ши, и когда два из них в конце ритуала погаснут – твой останется надежно охранять мою волю. А сам ты будешь жить и наблюдать за тем миром, который так и не стал твоим. И терзать себя мыслью о том, что мог бы встать рядом, а будешь стоять на коленях. Может быть, через годы ты и передумаешь. И я сам возвышу тебя. В знак былой близости.

Молчание. Все оставались в его власти, не в силах перебить или ответить. Горту и не нужны были ответы – зачем?

Брендон даже в Бетлеме не чувствовал себя таким беспомощным. В мыслях путались прошлое и настоящее, его собственные чувства и чувства юного друида, который снова видел былого врага и снова не мог даже повернуть голову.

Но они все еще были живы. А значит, должна была быть возможность. Хоть что-то.

В потоке мыслей стал отчетлив голос в голове. Брендон уже заподозрил бы, что правильно его отправили в Бетлем, но узнал голос Брадана, звонкий и яростный. Что ж, не худший собеседник для последних минут жизни.

«Самодовольная тварь! Он не всесилен, всесильных нет! И песня его не всесильна! Он один, а нас много!»

«Ценное замечание. Если бы я мог, я бы уже снес ему этим серпом голову. Но, как видишь, пока не получается даже шевельнуть пальцами».

«Серп уже был осквернен нашей кровью. Незачем портить его еще больше. Смотри, маг-учитель. Он держит шестерых. Но не понимает, что нас здесь десять».

«Брадан, прости, но ты очень плохо считаешь».

«Это ты очень плохо считаешь. Смотри, мы же тоже стоим здесь: Филитиарн, Нуаллан, Фергус и я, Брадан, ученики Катбада. Только Каллахан вспомнил первым и первым погиб снова. Пусть Фергус еще не понимает, как вообще здесь оказался, но остальные-то понимают. А его душу разбудит песня».

Безумие – говорить с голосом в своей голове и просить у него совета. Но еще большее безумие – отвергать его, когда сам ничего больше не можешь.

«Что я должен сделать?»

«Тогда, в тот кровавый Самайн, он обманул нас. Он сказал, что мы откроем ферн, чтобы миры соединились, и мы пели жизнь, и силу, и весну, когда он заставил нас замолчать на столетия. Эту песню знает любой друид».

«Но я не друид».

«Зато я друид. И моя воля свободна. Просто разреши мне это сделать».

Брендон еще успел подумать, что если им удастся победить, но в его голове навсегда останется Брадан, ему будет очень неудобно преподавать в Дин Эйрин… а потом стало уже все равно.

Потому что Брадан запел.

Он вступил, едва взяв дыхание, почти беззвучно, на грани слышимости, так дышит земля, так падает снег, и Горт даже не сразу понял, что происходит. Брадан пел о воде, которая замерзает, чтобы хранить сны деревьев и трав, зная, что весной вернется к жизни. И рядом с ним вдруг шевельнулась Эпона… нет, Нуаллан, друид Нуаллан подхватил такие знакомые слова, сильный низкий голос напоминал о деревьях, что проснутся и зазеленеют в свой срок.

Теперь Горт услышал. Движение его руки – Нуаллан замолчал, но рядом с ним запел Филитиарн, и все пел Брадан, и Рэндалл, он же Фергус, непонимающе прислушался к чему-то и вдруг улыбнулся, вплетая свой голос в песню будущей весны и зимней надежды. Зеленые узоры на стенах стали гаснуть, превращаясь в бледный болотный свет.

Горт протянул руку к серпу, но рука казалась ему тяжелой и неловкой, серп выскальзывал из пальцев, скользкий, словно от крови. Тогда он запел тоже. В его песне была тяжесть льда высоко в горах, давящий ужас обвала, близость снежной бури, хоронящей под собой все живое, лишающей зрения и сил.

Но он опоздал. Они пели. Пели все вместе, пели весну, пели таяние льда и снега, пели теплый ветер, несущий запах талой воды и первоцветов.

Даже если я умру,Даже если ты умрешь,Даже если мы умрем —Придет весна, растает снег,Оживут деревья, запоют ручьи,Зима не властна над весной…

Песня Горта слабела под этим напором, как слабеет и идет трещинами речной лед.

Друиды завершали свой ритуал, оборванный четыреста лет назад. Свой, не Горта. Они восстанавливали ферн, а не уничтожали его.

Торжествующе запела на ольхе малиновка, вторя их голосам.

Сквозь трещины в камне капнула вода. Одна капля, другая – снег там, в черном небе, сменился дождем, дождь – торжествующим ливнем, который приходит весной смыть серые полосы снега и скопившуюся грязь. Пахло ландышами, ивовым цветом, тополиными клейкими почками. Ливень прорвал сеть корней над трещиной сверху, просочился меж камней, и весенняя вода широко и сильно плеснулась в чашу. Трещина в чаше мешала ей удержать воду, но Брадан помнил – она треснула, услышав ложь Горта, тогда, четыреста лет назад. То, что разрушено, можно исправить, ложь лечится правдой, и Брадан сказал то, что было правдой до донышка:

– Эшлин, я люблю тебя. Я думал тогда о тебе до самого конца.