– А что такое компаньонка?

– Ты не знаешь? Ах да… да. Это значит «спутница». Нечто выше, чем служанка, но ниже, чем я сама. Я очень знатного рода, ты поняла, наверно. Но здесь, в Университете, это не важно.

– Знатный – это древний? Или прославленный делами?

Эпона засмеялась:

– Ты попала в точку. Древний. И долженствующий прославиться делами. Но вторым нередко пренебрегают и пытаются выезжать на славных деяниях предков, если вообще не на легендах о них, – она вздохнула. – Видишь, как у нас – род древний, земли и богатства большие, но уже давно ничем не знамениты, кроме близости к королевской семье. Надежда на моего брата, Фарлея, – что он станет известным магом, королевским советником.

– А ты? – удивилась Эшлин. – Ты не станешь?

– Я стану магом в основном для того, чтобы обуздать дар и не сделать случайно дурного. Но главное – я удачно выйду замуж, и мы породнимся с Баллиолями. Странно, – она с любопытством посмотрела на Эшлин, – это, наверно, потому, что ты такая неискушенная – не обижайся – и издалека. Мне очень легко с тобой говорить о том, о чем я не говорю ни с кем. Или такая у тебя магия?

Эшлин хотела было ответить, но над ними произошла небольшая катастрофа, до смешного повторявшая недавнюю, – ветка вяза повыше пришла в движение, и с нее по стволу, цепляясь за сучья, на крышу то ли спрыгнул, то ли сполз Эдвард Баллиоль, чьи локоны залихватски украсились листьями и немного корой. Поднимавшиеся обратно на крышу Эния с Кхирой дружно завизжали и скрестили руки на груди одинаковым, как в танце, движением.

Эпона всего лишь встала во весь свой внушительный рост и констатировала:

– Подглядывал.

И лишь тогда Эшлин вспомнила, что люди как-то очень щепетильно относятся к обнаженному телу. Так щепетильно, что даже нижние одежды порой считают чем-то недопустимым. Это рассказывал отец. Что-то о человеческой красавице, жене злого старейшины, которая по приказу мужа ехала через город верхом, «одетая» лишь в собственные распущенные волосы. И горожане поклялись не смотреть на нее, чтобы красавица избежала позора.

Для ши эта история была непонятна без объяснений и не очень понятна после объяснений. Почему, если муж приказал жене сделать нечто позорное, его род не заступился за нее? Как муж вообще может приказать жене, ведь он не старший по отношению к ней, жена старейшины равна самому старейшине, их души – одно? И, наконец, что позорного в обнаженном теле женщины необычайной красоты?

Конечно, одежды не снимают полностью для прогулки, это чудачество. Обнаженное тело – таинство или необходимость. Таинство ритуала, любовного ложа, исцеления, рождения, благословения четырех стихий. Необходимость каждодневного купания или обливания.

А нижняя одежда – просто одежда.

– Никоим образом, – возмутился Эдвард. – Я хотел первым рассказать вам потрясающие новости. Эния, я не смотрю. Кхира, мы детьми купались вместе. Эпона…

– Переживу, – Эпона не прикрывалась и не считала это нужным. – Если ты хотел что-то рассказать, то мог сделать это сразу, а не висеть, как пьяная ворона. Говори.

Эшлин засмеялась. Кхира обиженно пробурчала что-то в духе «мало ли кто что детьми делал, мальчиком он без штанов бегал, это ж не повод». Эния откинула мокрые волосы и укуталась ими, став еще красивее.

– Ну ладно. Считайте, что я не слышал про ворону и потому не обиделся. Знаете, кто убил профессора Дойла? В Университет пробрались ши! Настоящие ши!

Хорошо, что Эшлин уже доела, – могла бы и подавиться. С лестницы высунулась Мавис в платье поверх рубашки, видимо, услышала голос Эдварда. Заморгала и отвела взгляд.

– Почему ши? – удивилась Кхира. – Ты же помнишь, как матушка говорит – ши приходят в Самайн, они воруют детей и красивых женщин, а мужчин убивают и по частям развешивают по деревьям. Но тут никто никого не развешивал. И сейчас не Самайн.

Мавис смотрела куда-то вниз еще тщательнее. Эшлин пыталась хоть что-то понять:

– Зачем они это делают? Почему детей? Это… ну глупость какая-то.

Однажды они с Мэдью принесли домой потерявшегося человеческого ребенка – был Имболк, Врата открылись. Малыш замерз и плакал. Ройсин усадила маленького найденыша ближе к огню, дала ему медовых леденцов и горячего яблочного сока, Каллен сделал подвеску с колокольчиками, чтобы малыш тянулся ручками, но самым первым делом сообщили старейшине и филидам. Дитя вернули с рук на руки перепуганным родителям в тот же день, благословив семью, а Мэдью и Эшлин похвалили за то, что они не бросили его, но поругали за то, что не пошли по следам и не вернули сразу. «Птенца верни в гнездо, лисенка в нору, человека к дыму и хлебу, – объясняла Ройсин. – Каждому свое место». А потом улыбнулась и добавила: «Теперь у людей будет одним песнетворцем больше. Он ел наш мед, он будет петь, как птица, и пересыпать слова, как орехи в ладони».