Брендон с изумлением оглядывал комнату, которая не была похожа ни на одно из видений, с которыми он сталкивался раньше. Прихотливо извивающиеся выпуклые линии, украшавшие стены, незаметно перетекали в рисунок дубовой коры на стволах деревьев. Солнечные лучи, проникавшие сквозь узкие просветы между ними, превращали комнату в клетку с сотканным из изящных ветвей потолком. Яркий и пыльный солнечный свет еще больше подчеркивал ощущение хаоса, покрытого патиной заброшенности. Следы разрушений настолько вросли в пол и покрылись пылью, что казались нарочитыми.

Эшлин растерянно крутилась по комнате, потом удивленно замерла. Дверь, в которую она вошла, была теперь заперта, на ней не было ни ручки, ни выемки, только толстенное, гладкое дерево, вроде вымоченной в морской воде лиственницы – прочнее стали. Из него делали корабли ши, способные выдержать удар о скалы. Хотя нет… ровно в середине двери все же была выемка, форму которой Эшлин узнала, – только это была не скважина, а место для Кристалла. Которого здесь не было и быть не могло.

Эшлин нахмурилась сосредоточенно и застыла, обдумывая, что делать дальше. И вдруг запела. Ее песня сначала звучала тихо, едва слышно, а потом будто рванулась со всех сторон, впитывая в себя другие звуки: шелест листьев, скрип половиц, свист ветра, грохот камней и плеск морских волн о камни. По выемке, где не было Кристалла, проскочила зеленая вспышка.

По стене рядом с дверью из ниоткуда поползли ежевичные ветви, сплетаясь все гуще и гуще в живую колючую арку. Кусок стены, оплетенный колючими ветвями, бледнел, пока под аркой, усыпанной белыми ежевичными цветами, не открылся неожиданный выход. В неясном свете факела, закрепленного у стены, виднелись серый камень и дорога, уходящая вдаль, куда-то… в скалу? Эшлин замолчала и, глубоко вдохнув, шагнула вперед.

После запаха нагретого солнцем дерева в нос ударил сырой и острый дух плесени, кварца и ледяной воды подземных источников. Подошвы ее кожаных башмачков хорошо чувствовали грубо вырубленные плиты под ногами. Чадящее, но такое уютное пламя факела удалялось, оставшись за спиной, а сумрачный каменный коридор вел и вел по спирали влево и как будто вниз. Эшлин слышала шуршание своих шагов, но больше ни звука – подземелье было таким глухим, что даже эхо не хотело жить здесь.

Чтоб тебе сгинуть в глубине камня – было частым проклятием. Ройсин строго запрещала детям даже произносить его, слишком оно считалось жестоким. Сейчас оно всплыло в памяти. Только вот Эшлин по доброй воле шла по каменному полу в темную молчаливую глушь, а за ней тянулась по стене длинная ее тень. Ши в камне становятся бессильными, они не слышат мир сквозь кости земли. Поэтому тех, кто попадал в фоморский плен, держали в таких вот каменных мешках, как этот.

Эшлин уже стали чудиться звуки чужих шагов, шепот, стук. Она несколько раз останавливалась, но звуки не исчезали. Может быть, просто шумело в голове? «Что там говорил Брендон? Это просто сон. Что во сне может случиться? Даже если меня растопчет фоморский отряд, я проснусь в зале испытаний».

Эта мысль немного примирила девушку с наползающим страхом, и она зашагала вперед быстрее. Темнота здесь не была полной. Кое-где попадались небольшие светящиеся пластины, похожие на внутреннюю сторону ракушки.

Она не знала сейчас, что чувствовал и думал Брендон. Просто доверяла ему.

Брендон же в тот момент, когда Эшлин запела, вдруг почувствовал, как сон выскальзывает из его рук, извивается, будто сознание подхватывает мощным потоком, с которым невозможно справиться. Только что ты управлял кораблем, и вот уже болтаешься на волнах, норовя захлебнуться. Дети через это чувство учатся плавать, но их поддерживают под водой руки старшего. Брендон же сам должен был быть старшим сейчас. И не мог.

Он почувствовал, что в глазах темнеет, руки теряют ловкость, а ноги – опору. Легкая дурнота сменилась растущим онемением в теле, которое постепенно начинало воспринимать уже совершенно иной мир сна. Брендону было знакомо это чувство – его он помнил со своего собственного испытания много лет назад, ведь именно первая встреча со своей силой, со своей магией намертво впечатывается в память. Он не любил ее вспоминать, но не мог забыть.

Теперь он, как и тогда, осознал себя не на ложе испытания, а в большом каменном зале. Только если в прошлый раз он его явственно видел, то в этот раз мог только догадываться – по особому звучанию пространства, сырому холоду, ощущению выщербленных камней, больно впивающихся в колени. Он не видел ничего, но пока и не думал паниковать, полагаясь на свой опыт в мире сновидений, а через полминуты примерно понял, что лицо его закрыто грубой тканью, а руки – что было еще менее ожидаемо и еще менее приятно – связаны за спиной.