Эшлин кольнул в сердце страх. Если она творит этот мир, значит, и Брендон здесь не настоящий? И… тогда говорит то, что она хотела бы слышать? Почему, когда он смотрит, становится тепло? Мысли путались, как корни у старой ели. Разве может быть одновременно очень радостно и очень грустно? Иногда из всего, что приходит в голову, как нарочно, говорится самое глупое.

– Разве наставникам запрещено видеть красоту?

– Наставники видят все зорче других, но не должны преступать черту закона и приличий. – Торжественные речи Брендону явно удавались, надежно пряча его смущение.

Она сделала шаг ему навстречу и протянула руку, касаясь груди кончиками пальцев.

– Если этот мир творю я, то зачем тебе сейчас человеческий закон?

«Скажи мне… ты тоже сон? Поэтому делаешь то, что я хочу?»

Его руки сами потянулись обнять ее, чтобы заполнить возникшую болезненную пустоту. Будто он потерял что-то невероятно важное и едва успевает найти. Ладони запутались в медных прядях, сердце билось где-то в горле. Осторожно притянув ее к себе, Брендон усилием воли заставил себя наклониться к ее щеке, а не к губам, и совсем тихо сказал:

– Мир этот творишь ты, Эшлин, но я в нем твой гость и провожатый. Я твой якорь, чтобы вернуться.

– Если ты якорь, я корабль, а мир – море. Это похоже. Значит, ты делаешь то, что хочешь сам? – Она крепко зажмурилась, чувствуя, как вокруг становится теплее, слыша сквозь одежду, как гулко бьется его сердце совсем рядом, будто в ее груди теперь отчаянно колотилось два. Ее – быстрее. Его – медленнее.

Брендон скользнул щекой по ее виску, на секунду задержался взглядом на ее отчаянно-решительном лице с закрытыми глазами и вновь поцеловал, нежно и уверенно прижимая к себе и теперь уже не давая себе возможности ни о чем думать. Она ответила, как могла, как представляла себе поцелуй, когда мечтала о том, что Хранитель Кристалла вернется. И вместе с тем тень, которая стискивала ее сердце, отступила. Он был совсем другой – и все равно знакомый, почему-то очень близкий, и не было ощущения, что что-то неправильно. Мысли разлетелись, оставляя лишь эту искру внутри.

Сквозь водоворот охвативших магистра чувств проступило онемение в ногах и спине. Что бы ни происходило в его душе, он оставался опытным проводником в мир тайных сил и хорошо знал, когда вплотную приближался к пределу возможностей, своих и ученика. Усилие воли, чтобы отстраниться. Правильные, но такие нежеланные сейчас слова.

– Эшлин, мы должны вернуться. Сейчас.

Она сжала его плечи, голова кружилась. Мучительно хотелось остаться здесь, где все теперь так понятно и просто.

– Я не хочу, – упрямо прошептала она ему в плечо.

– Эшлин, послушай меня. Это сон. Если оставаться в этом состоянии дольше срока, можно не проснуться.

Она прижалась к нему сильнее, не открывая глаз. Голова кружилась, землю под ногами покачивало, будто они стояли на плоту посреди озера. Мир – это море.

– Ты говоришь, что я творю этот мир. Я приказываю ему быть настоящим!

– Это невозможно.

– Для человека!

– Для всех. – Брендон взял ее лицо в ладони, заставляя поднять голову и посмотреть на него. Чем больше он чувствовал ее раздражение, страх и сомнения, тем спокойнее ему было. Учитель и проводник. В этой роли он определенно знал, что делать. Особенно когда не хочется провалиться в вечное небытие. – Послушай меня. Сейчас ты возьмешь в руку ключ, вспомнишь какую-нибудь дверь из тех, что можешь хорошо представить, настоящую. Ту, что часто открывала. Свой дом. Женскую коллегию.

– Дверь? – Сейчас от его спокойного голоса и взгляда всплеск чувств медленно улегся на дно души, но ему на смену стала подкрадываться тревога. Лес вокруг стал терять четкость, темнеть, будто бы наступали туманные сумерки.

Эшлин зажмурилась и попробовала представить деревянную дверь домика на краю скалы. Замшелые местами доски, медная ручка, маленькие ягодки слева и справа от нее. Ключ в руке немного нагрелся. А еще было жарко от того, как обнимал ее Брендон, поддерживая, не давая упасть, когда голова снова кружилась. Судя по тому, как время от времени он морщился, у него тоже, но магистр оставался неколебим. Он был якорем.

– Не получается, не могу, – прошептала Эшлин, отчаянно вглядываясь в темнеющие и плывущие стволы сосен. – Может быть, ты?

– Я не смогу вывести нас из твоего сна. Послушай меня. – Он крепко обнимал ее обеими руками и говорил, глядя прямо в глаза так, будто это было просто упражнение. Просто учеба. – Сейчас все получится. Просто ты слишком о многом думаешь разом. Вдохни и выдохни несколько раз. Только полностью. Закрыв глаза. Представляй себе, что твое дыхание превращается в цветные пузырьки и плывет вверх. А потом, не открывая глаз, представь дверь еще раз. И пой. Песню о двери. Песню для двери. Почувствуй, как открываешь ее.

Эшлин прижалась к Брендону, собираясь с силами. Дыхание летело вверх пузырьками золота, словно она была диковинной рыбкой. Раз… два… три. Она запела.

Песня о возвращении давалась ей с трудом. Она чувствовала, как по щекам бегут слезы, и сбивалась с мелодии. Но сильные горячие руки стискивали ее крепче, не давая упасть. Не давая поддаться страху. Она чувствовала, что в мире людей ее сердце увянет, как прошлогодний паттеран, если Брендон ни разу к ней больше не прикоснется.