Остров в Ибернийском море, где располагалась старейшая Бетлемская лечебница, на картах с некоторых пор обозначался, собственно, как Бетлемский. Но намного больше устоялось мрачноватое «Остров последней надежды», переделанное жителями приморских деревушек в «Безнадегу». Туда, в Безнадегу, и везли Брендона два молчаливых перевозчика в серых скорбных одеяниях с вышитым знаком Бетлемского братства – открытая ладонь и белый четырехугольный камень на ней. Ладонь – «мы протягиваем руку заблудшим», белый камень – особый кварц, в изобилии использующийся братством, четыре угла – четыре добродетели пациента Бетлема, а именно раскаяние, помощь другим, послушание и скорбь.

Море было серым, небо было серым – осень вступала в свои права. Серым было настроение Брендона. Серыми были одеяния перевозчиков, крепких, безмолвных и мрачных. Серые волны качали лодку.

Брендон поднял голову. В других обстоятельствах он подивился бы местному новшеству – канатной дороге, по которой на остров и с острова везли грузы. Если все бетлемские братья были такими же квадратными, как перевозчики – под стать кварцу со знака, – то найти силачей вертеть тяжкое колесо, заставлявшее канаты двигаться, им было несложно.

Весла и волны выводили тоскливую мелодию Безнадеги. Начался мелкий дождь.

Вслед лодке смотрели магистр Эремон и Ласар. Наконец Эремон нехотя повернул коня.

– Вы теперь верите в ши, учитель? – немедленно спросил Ласар. – Жаль, что не смогли пока поговорить с ней. Это же чудо! А вы правда думаете, что она…

– Я буду тебе невероятно признателен, если ты научишься задавать один вопрос и дожидаться ответа, – заметил Эремон. – Но ты заслужил. Ты даже не болтал со студентами, когда я запретил, и я сознаю, что для тебя это подвиг. Итак, на твой первый вопрос – я считаю существование ши более вероятным, чем считал раньше. На твой второй непроизнесенный вопрос – не будь мы с тобой сейчас вызваны к его величеству с докладом, мы ехали бы назад в Дин Эйрин говорить с девушкой. На твой третий недоговоренный вопрос – она могла. Но могла и не она. Обвинение подразумевает… что?

– Мотив и возможность! – горячо сообщил Ласар.

– Верно. Третьей обычно называют молву, сиречь репутацию, но мы с тобой видели убийц и мерзавцев, пользовавшихся огромным уважением и любовью, и добрейших славных людей, которых боялись или презирали по самым разным причинам. Так вот, мотива у нашей, предположим, ши, нет – или мы пока не знаем его. Возможность есть, она сильный маг с необычными способностями и в момент убийства была наедине с влюбленным в нее мужчиной, чьим словам верить до конца нельзя.

– Вы правда думаете, что он ею зачарован?

– Влюблен или зачарован – результат не слишком разнится. Перечисли мне сейчас, кто мог убить профессора Дойла. Кто имел возможность, кроме Эшлин. Мотив неясен, не думай о нем. И не думай о поджоге. С ним отдельно.

– Брендон Бирн. Сам или помогая девушке. Он его близкий друг, и профессор подпустил бы его близко. У него есть доступ в хранилище, он мог взять что-то необычное там, а потом убрать назад.

– В целом согласен. Еще?

– Ректор Галлахер. Все то же самое – и мог подойти близко, и мог использовать что-то из артефактов Дин Эйрин. Кроме того, он… как это сказать?

– Скользкий? Ты прав. Но это само по себе не делает его убийцей. Еще?

– Ммм… еще один ши?

– Ради всего святого, Ласар, не следует множить ши без необходимости. Будь проще.

Ученик замолчал, думая. Кони шли шагом по раскисшей дороге. Дождь усиливался.

– Не забывай о Мавис Десмонд, – сам ответил Эремон. – Учитель мог испугать ее, обидеть – и сила рванулась наружу в необычном проявлении. Подобные ей неуравновешенны и опасны. Это не столько их вина, сколько беда. Причинять зло несчастной и неуверенной в себе взрослеющей девушке с магическим даром может быть так же опасно, как дразнить волчицу или гадюку. Да и без магического дара случается всякое.

– Мне поговорить с ней еще раз? Я охотно! – выпрямился Ласар.

– Поговоришь. Но сначала у нас по плану король. А одновременно я напишу в графство Десмонд – пусть-ка нам о ней расскажут.

* * *

Эдвард бегал по комнате и взмахивал руками так рьяно, что Аодану казалось, будто он сейчас обернется птицей. Какой-нибудь взбалмошной, вроде чайки. В открытое окно их комнаты под самой крышей мужской коллегии все еще доносился запах дыма и перекрывал приятный дух свежего хлеба из «Лосося».

– Она никого не убивала! Это какая-то несусветная глупость!

Он еще пару раз пронесся туда-сюда мимо сидевшего на кровати друга, который старательно начищал сапоги.

– Аодан! Ты же понимаешь? Я бы почувствовал!

– А то, что я разбойник, ты когда почувствовал? Когда у нас связанный оказался? – Аодан все еще невозмутимо, размеренными движениями натирал сапог. Так некоторые полируют оружие.