Девушки остановились, глядя друг на друга так, будто эта ссора продолжалась уже столетие и настало время для решающей битвы. Это предположение было недалеко от истины, но только с одной стороны. Зависть порой искажает душу так, что превращается в ненависть. А еще завидующему кажется, что завидуют все вокруг.

Но и Эпона сжала губы и сейчас выглядела как истинная герцогиня, которая случайно встала любимой шелковой туфлей в дерьмо.

– Поэтому ты уже месяц меряешь мои платья и шепчешь перед зеркалом «леди Горманстон»? Думаешь, как это имя тебя возвысит, Эния? Так вот. Я могу сказать, почему ты останешься с носом. Каким бы милым он у тебя ни был. Но тебе не понравится.

Эния покраснела и прошипела совсем некуртуазное ругательство, намекающее на полнейшее и подтвержденное всеми способами отсутствие у собеседницы целомудрия.

– Ты уж реши для себя, гулящая я или никому не нужна. А потом буди этими криками почтенных предков профессора Дойла, – ответила Эпона совершенно спокойно. – Что тебе обещал мой братец? Жениться, едва окончит Дин Эйрин? Если всех, кому он это обещал – и испортил им жизнь, и тебе испортит, – записать в один свиток, то его можно раскатать от северных до южных ворот.

– Может быть, мы продолжим обсуждать Фарлея в более широком кругу? – Эдвард наконец вышел к спорщицам. – У меня тоже есть мнение.

– Что… что вы с ним сделали? – взвилась Эния. – Ты и твой дружок!

– Да ничего. Хотя хотелось, – бросил Аодан вроде тихо, но его голос все равно гулко разлетелся по склепу. – Мы в компании Рэндалла занимались вполне пристойными развлечениями, просто у меня яйца лучше…

– АОДАН! – Голос Эпоны прозвучал не хуже его собственного, так, что казалось, вот-вот обвалится потолок. – Здесь не место и не время для подобных слов.

Даже тени от светильников на стенах, казалось, замерли от повисшего напряжения. Но Эния, успевшая наслушаться от Фарлея жалоб на сиволапого парня, который позорил его перед Рэндаллом, и сестру, которая своим поведением позорит его в принципе, а еще и привечала преступницу-ши, не могла больше сдерживать чувства. Ее ухо зацепилось за фразу, которой суждено было стать этим вечером роковой.

– Так почему же, если на то будет воля его сердца, я не смогу стать леди Горманстон? – спросила она, пытаясь повторить горделивую осанку Эпоны и ее манеру говорить.

– Я предупреждала. – Эпона повернулась к Энии и посмотрела сверху вниз во всех смыслах. – Потому что наш с ним и не только с ним отец слишком любит жен своих вассалов, чтобы оставлять их детей без помощи и присмотра. Ты не думала, почему из деревни на краю земли, где земля впадает в море, а твой отец, рыцарь-без-знамени, владеет двумя скалами и десятком рыбаков, ты попала в замок Горманстон, чтобы вместе со мной бывать в столице и учиться быть невестой, достойной большего, чем рыбак? До тебя не долетали слухи о тебе самой?

Эния смотрела на нее с ужасом. Так бывает, когда в голове складываются недомолвки, события, которые ты раньше не замечал, и приводят тебя к оглушающей мысли. Иногда правда обжигает так, что кажется несовместимой с жизнью.

Похоже, Эпона пожалела, что сказала это здесь и вот так. Но слово – не воробей, а жареный петух. Когда Эния молча развернулась и побежала к выходу, за ней бросилась Кхира, за ней – Аодан. Эпона дернулась за ними, но почувствовала на своем плече руку Мавис.

– Тебя она слушать не будет. Уже наслушалась.

* * *

– Слезы оставь рассветным травам. На них роса блестит, а у нас от сырости только нос краснеет.

Голос, полный привычной легкой незлой иронии, вывел Эшлин из забытья. Старейшина Гьетал умел приводить в чувство даже со связанными руками – ему хватало слов. Увядать прямо здесь дочери Ежевики явно не стоило. По крайней мере, на ней еще не было железных кандалов.

Эшлин снова поползла вперед, ощупывая стену, пока не наткнулась рукой на лампу. Медную или серебряную, раз не обожгло. Хорошо, когда мысли о будущем полностью затмеваются попытками не разлить масло и вспомнить, как действует огненный камень, привязанный к ручке лампы.

Дрожь камня она больше не чувствовала. И не понимала – показалось или нет.

Наконец фитиль вспыхнул, выпуская на волю дым. Но даже этот чад по сравнению с камнями смотрелся уютным. Едва ли не камином, домашним и славным.

Эшлин поднялась на ноги и поднесла лампу ближе к пленнику. Она осветила обожженные руки и кровавые полосы, что были видны сквозь порванную льняную рубашку с витиевато вышитыми по вороту метелками тростника. В светлых, рыжеватых, как заросли тростника по осени, волосах кое-где запутались засохшие травинки и листики. Видимо, старейшину приковали сразу, как притащили откуда-то. Но глаза его по-прежнему светились горькой хитринкой. «Сколько же он здесь?» – ужаснулась Эшлин.