– В тех краях, откуда я родом, есть традиция дарить тому, кто предназначен судьбой, всего себя, без остатка. И знаком того служит камень, в котором, по поверьям, хранится искра души. Не бойтесь, ваше высочество, – Горт осторожно, кончиками пальцев коснулся ее руки, замершей над подарком, – это всего лишь поверье. Я не останусь бездушным. Просто магия, заключенная в изумруде, дарит этим цветам свежесть.

Горт Галлахер не соврал ни словом. Сделать так, чтобы эта оправа сохранялась десяток лет, не было для него трудным. И надежно сохраняла тот душевный трепет, что эта девочка сейчас испытывает. Не забывай обо мне. Никогда. Твоя верность украсит мою жизнь, и чуть-чуть под этим второе значение вьюнка – «я приказываю».

Люди так легко поддаются любви, что их сердце – само по себе приворотное зелье. Надо добавить лишь чуть-чуть.

* * *

В комнате Эдварда и Аодана творилось нечто, больше всего похожее то ли на будни палатки военного хирурга, то ли на сборы в дорогу большой суматошной семьи. Эшлин переодели в теплое шерстяное платье Кхиры и вязаные чулки Мавис, сунули в руки большую кружку, из которой пахло медом и травами. Только сейчас она поняла, как сильно замерзла в каменном мешке. Эпона сидела с ней рядом и хранила на лице выражение «Все. Будет. Хорошо. Я так сказала». Где-то Эшлин видела такое выражение – кажется, у матери.

Самым спокойным выглядел Гьетал – будто он не провел много дней в плену собственного бывшего друга среди камня и железа и без надежды на освобождение. Рядом с ним сидела Кхира, поспешно расставлявшая рубашку Аодана – Гьетал оказался шире его даже в плечах. Аодан посматривал на них тревожно и пытался ненавязчиво сесть между, что при его габаритах выходило так себе. Мавис возилась с жаровенкой и отгоняла Эдварда, пытавшегося помогать и уже влезшего обвисшими кружевами в самые угли.

– Нет, конечно, его можно победить, – объяснял Гьетал спокойно. – Кого угодно можно. Но я без Кристалла не справлюсь. Нет, дети, не стоит прорываться туда, где Эшлин видела мой Кристалл в последний раз, – я хорошо знаю Горта, Кристалл уже вновь у него. Вы только обратите на себя лишнее внимание ваших старших.

– Бросай сливы. Режь пополам и бросай, – Мавис потеряла надежду отвязаться от Эдварда. – Теперь мешай и, когда они совсем размякнут, клади мед.

Эдвард порезал палец, уронил сливу и затряс рукой. Кхира страдальчески вздохнула и сменила его, что-то шепнув. Аодан выдохнул. Мавис уступила Кхире доску с пучком полыни и чашечкой меда и села возле Гьетала. На ее лице боролись упрямство и смущение.

– Если твои друзья знают, дитя, я сам начну, – ответил Гьетал невысказанным словам. Дождался кивка Мавис и продолжил: – Ты полукровка, я вижу, и нет повода смущаться этим. Тебе подвластна магия слова?

– Когда злюсь. Или пугаюсь.

– Верный признак. Ши есть в вашем мире, дети. Немного, но есть. Изгнанники. Заблудившиеся. Ушедшие за любовью или бегущие от любви. Среди них можно встретить как преступников, так и несущих добро. Беда в том, что первых больше.

Он поймал удивленный взгляд Эшлин и улыбнулся:

– Это не то, что рассказывают юным, не желая подавать им дурной и опасный пример. Но если мне суждено вернуться домой, я изменю этот обычай. Ограждая дитя от знания, мы не ограждаем его от опасности, напротив.

Он снова перевел взгляд на Мавис и чуть улыбнулся ей:

– Для нашего мира полукровки, как ни жаль, слабы. Вам не овладеть всей нашей магией, а значит, в мире ши вы будете вечными последними. Прости, но это так.

– Я и здесь последняя, – ответила Мавис резко.

– Нет. Ты пока не нащупала свой дар, не овладела им полностью. Тебя никто не обучил, к тебе были несправедливы, тебя лишили имени и положенной ребенку любви – это я вижу, не расспрашивая. Но твои руки могут создавать. Тесто для хлеба. Мазь от ожога. А твои слова могут бить. Если эти две силы, творение и разрушение, соединить воедино, ты станешь настоящей собой. Я бы взялся тебя учить.

Мавис наклонилась ниже, и дальше разговор пошел шепотом. Кхира выложила в котелок мед и взялась резать полынь. Эшлин принюхалась и вдруг дернулась вперед:

– Перезрелая слива, сосновая смола, мед, полынь… Старейшина, это же…

– Мазь от ожогов железом, – чуть удивился Гьетал. – Я же при тебе просил детей сварить ее. Иначе я буду лечиться дольше, чем стоило бы.

– Этим пахло у Горта тем утром, когда все случилось, – вспомнила Эшлин. – А потом, под холмом, он смог взять в руку железо.

– Так делают ши, скрывающиеся среди людей, – кивнул Гьетал. – Щедро намажь руки – и бери хоть подкову, хоть нож за лезвие.

– От кого-то еще так пахло, – задумалась вслух Эпона. – Нет… не помню.

Эшлин почувствовала себя еще большей дурой, чем до того. Она же могла понять тогда. И даже сварить мазь себе. И даже…

– Дитя, – мягко сказал Гьетал. – Вершащий зло оказывается на шаг впереди. Это закон жизни. Как ни жаль.

– И что? Он всегда будет впереди? – возмущенно спросила Эпона.

Гьетал покачал головой:

– Шаг за вами. Это ваш мир. Вы на его страже, дети.