Хлопья стремительно размякли, распухли, и в большой кастрюле закончилось место. Норовистое варево внезапно совершило дерзкий побег и полилось через край. Сначала по стенке, а потом на круглый огненный блин, вживленный прямиком в столешницу.

В панике я выпустила ложку. Та мгновенно увязла в жиже и под мои скорбные ругательства пошла ко дну. Металлический хвостик захлебнулся раньше, чем удалось его зажать пальцами. Только обожглась.

— Да проклятье! Котелок, перестань варить!

Схватив полотенце, я шмякнула переполненную посудину на кухонный прилавок и обалдело моргнула. Наваренной овсянкой можно было накормить отряд оголодавших парней. Если, конечно, нашлись бы безумцы, желающие испробовать сероватое густое варево. С другой стороны, желания Торстена не учитывались.

Тут случилась новая неожиданность: поварешка с длинной ручкой увязла в овсянке, как в болотной топи. Встала мачтой, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Никогда такого не видела!

«Эмбер, в каше должна стоять ложка?» — написала я подруге, разглядывая это стройное доказательство моей полной несостоятельности как кухарки.

«Разведи водичкой, — предложила она. — Думаю, в нашей столовой всегда так делают».

Не споря, я плеснула в кастрюлю воды из кружки.

«Но лучше молоком. Мы же не в столовой», — решила Эмбер добить последнюю надежду, что жижу еще можно превратить в еду.

Совет я прокомментировала забористым ругательством, но молока плеснула и принялась энергично размешивать. Горячее варево густело быстрее, чем его разбавляли, и подозрительно напоминало обойный клейстер. 

Внезапно вспомнились матушкины наставления, что в красивой посуде даже невкусная еда выглядит изысканным деликатесом. Я принялась искать по полкам красивую тарелку, но Торстен явно был равнодушен к посудной эстетике. Единственную тарелку с золотой каемкой он спрятал так глубоко в полку, что пришлось вставать на табурет.

Каша плюхнулась на тарелку комом. Проверенным способом я долила водички, размешала и полюбовалась на дело рук своих. Даже в красивой посуде «дело» выглядело паршиво. С другой стороны, наплевать на внешний вид. Главное, вкус!

На вкус было ничего. В смысле, ничего хорошего. И еще пересолено.

В порыве вдохновения я добавила меда, купленного в продуктовой лавке, и с чистой совестью отправилась потчевать Зака. Не догадываясь, что его ждет кушанье смертников, простите, темных богов, он тихо дремал. Почти высохшая от жара салфетка сползла со лба и валялась на подушке.

— Зак, тебе надо поесть, — позвала его я.

— Марта, ты не в курсе, что лучшее средство от болезни — здоровый сон, — промычал он.

— Но у тебя-то сон нездоровый, — заметила я. — И пора принять снадобья.

— Опять? — Он поглубже зарылся в одеяло, словно надеялся, что кровать его спрячет от суровой сестры милосердия, причиняющей добро исключительно горькими порошками.

— Торстен! — рявкнула я. — Ты хочешь, чтобы тебе стало легче? Тогда не сопротивляйся!

Закари все-таки приоткрыл глаза, вернее, один глаз с вертикальным зрачком и нехорошо посмотрел на поднос в моих руках.

— Я все равно тебя накормлю, — пригрозила ему.

Он все-таки сел, подложив под спину подушку, и кивнул, дескать, давайте свою еду. Поднос с тарелкой каши и ложкой был аккуратно пристроен ему на колени. Некоторое время Торстен разглядывал невразумительную сероватую жижу.

— Почему в этой тарелке?

— Красивая. Что тебя не устраивает?

— Мне как-то давали песика на пару дней, я кормил его из этой тарелки…

— Полагаю, горничная хорошенько ее отмыла. Я сама эту кашу сварила, проверила чистоту посуды и налила тебе никем не облизанной поварешкой, — стараясь сохранять спокойствие, что было по истине сложной задачей, проговорила я. — Что еще не так?

— Когда ты научилась готовить? — недоверчиво спросил он.

— Полчаса назад, — сухо ответила я.

— Попробуй! — потребовал он и сдвинул тарелку в мою сторону.

Ей-богу, как король из мутных времен драконовых войн, когда всех без разбору правителей травили. Слугам приходилось снимать первую пробу, чтобы его величество не отдал душу прародителям от какого-нибудь невинного чая.

— Я уже пробовала. Принцип двадцати минут не нарушен.

— Еще раз, — настаивал Закари, как капризный ребенок.

— Да без проблем! — психанула я, сунула палец сначала в горячее варево, а потом себе в рот. — Доволен?

— Ты засунула палец в мою тарелку? — возмутился Торстен, указав на возникший овраг посреди идеально ровной овсяной поверхности.

— Из нее уже ел песик, — напомнила ему. — Или надо было облизать твою ложку?

— Могла бы другую взять, — проворчал он.