— Снимай рубашку, — деловито скомандовала ему, взяв с подоконника жестяную банку с мазью. — Сейчас полечимся и пойду добывать нам завтрак.

— Опять будешь готовить? — насторожился Закари, только начав раздеваться.

— Не мечтай.

— Еще много осталось каши? — его голос дрогнул.

Целая кастрюля, но полагаю, мне просто не удастся расковырять овсяные топи и не лишить этот дом последней столовой ложки.

— Вчера я устроила особый сервис для больного, помирающего от лихорадки, — пояснила я. — Сегодня ты не помираешь, поэтому не буду тебя сильно жалеть и принесу еду из таверны.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, кажется, испытав такое облегчение, что должен был вмиг исцелиться просто от радости.

К сожалению, радость от ветряной оспы не лечила, а только витаминная настойка, пахнущая сельдереем мазь и время.

Закари стянул рубашку одним гибким движением и, поднявшись на ноги, повернулся спиной со сложным рисунком на лопатке. При взгляде на него сестра милосердия во мне мгновенно померла. Невозможно в принципе строить из себя «сестру», когда смотришь на красивую мужскую татуировку.

Я зачерпнула мазь и для чего-то предупредила:

— Начинаю.

Прозвучало странно, вроде как объявила: «на старт, внимание, марш». От первого прикосновения Закари вздрогнул.

— Больно? — Я быстро отдернула руку.

— Мазь холодная, — ответил он и добавил ворчливо: — Руки тоже.

— Не обмерзнешь!

Прикасаться к обнаженному телу Торстена оказалось неожиданным опытом. В замешательстве легкими касаниями я намазала ему спину там, где было необходимо. Зачем-то почесала себе нос, чуток обмазала заодно себя липкой пахнущей сельдереем гадостью и под благовидным предлогом сбежала умываться ледяной водой, оставив больного наедине с жестяной банкой мази.

День прошел тихо и невыразительно: между приступами жара у Закари и моими приступами немедленно привести его в чувство жаропонижающим порошком. По дороге в таверну я тишком избавилась от испорченной кастрюли вместе с кашей, а по возвращении убрала кухню, насколько хватило таланта домохозяйки.

Торстен отсыпался, пил снадобья и послушно подставлялся под мазь. Один раз не выдержал и попросил почесать спинку. Пришлось пригрозить, что опутаю его магической сетью и прикую кровати.

— Серьезно? — Он посмотрел на меня над плечом.

Судя по тому, как заинтересованно блестели темные глаза, мысль ему импонировала.

— И тебе не понравится! — уверила я.

Следующим утром он встал как огурчик. В смысле, чуток зелененький и в пупырышках. На предложение намазать эти самые пупырышки бриллиантовой зеленью, чтобы совсем походить на огурец, Торстен глянул на меня, как голодный дракон на упитанную жертву. Стало ясно, что побочного эффекта в виде нормального чувства юмора ветряная оспа не давала, и стоит куда-нибудь смыться, пока мы друг друга не загрызли. Такой кровожадный огурец, право слово!

— Жар ушел, с банкой мази ты знаком, съезжу в общагу за чистыми вещами, — быстро предложила я. — Через пару часов вернусь. Не смей мыться!

Торстен потемнел лицом и упрямо поджал губы. Точно капризное дите, честное слово.

— Все равно воздержись, — отсоветовала я.

За два часа вернуться не удалось — пришлось сходить на последние лекции. Как сказала Эмбер, скоро однокурсники решат, что главная ведьма бросила учебу фактически на финишной прямой, и декан на радостях вывесит на доску приказ об отчислении. Согласна полностью! Нельзя дарить людям ложную надежду.

В апартаменты я входила по-хозяйски, открыв дверь прихваченным утром ключом — все равно Торстену нельзя высовываться на улицу, и обнаружила его в кухне. Дверцы всех шкафчиков были открыты, а сам Закари, сидя на корточках что-то искал в кухонной тумбе.

— Привет? — с вопросительной интонацией произнесла я и поставила на кухонный прилавок сумку с едой из студенческой столовой.

Все сугубо диетическое: супчик, овощи, пресловутая кашка и мясо. Вареное, а не жареное. Не то чтобы больным ветрянкой был противопоказан сочный стейк с кровью, но в нашей столовой таких изысков просто не готовили.

— Ты не в курсе, где кастрюля? — спросил Закари, поднимаясь, и невольно я заметила, что болячки от ветрянки, практически сошли с его лица. — Она исчезла.

— Зачем она тебе? — напряглась я.

— Хотел избавиться от овсянки. Или овсянки больше нет?

— Кастрюли у тебя тоже больше нет, — осторожно призналась я, начиная подозревать, что посудина очень ему ценна. — Она какая-то особенная?

— Особенная, — согласился Торстен. — У нее две ручки.

— Как и у всех кастрюль.

— Что с ней случилось? — осознав тщетность поисковой кампании, Закари поднялся.

— Применили по прямому назначению, поэтому с ней случилась каша…