– Я ведь обещал шапку из того волка сделать, – улыбнулся Моймир и вложил в руки Русланы объемный головной убор из серого меха, что мягко приминался под пальцами. На макушке торчали два острых уха. Тоже волчьих.

Руслана никогда не видела таких шапок. Она с интересом потрогала упругие, стоящие торчком серые уши.

– Настоящие! – охнула она.

Отец рассмеялся, а Зоран неловко протянул руку, чтобы тоже коснуться чудного головного убора.

– Заслужила, дочка, – сказал отец то же, что и в тот день, когда Руслана спасла его от волка. – Пусть будет напоминанием – ты больше не та слабая девочка, какой когда-то впервые пришла в лес. Пусть будет напоминанием о доме. Обо мне.

– Отец…

Руслане не нравилось, как он говорит это. В его словах угадывалось прощание, как скорая гроза – в свинцовых облаках. Она наспех надела шапку и порывисто заключила отца в крепкие объятия. Он засмеялся, гладя Руслану по волосам, которые та не успела заплести в косу перед приходом Зорана.

– В этой шапке ты – настоящая волчица, – рассмеялся отец, сжимая Руслану в прощальных объятиях. – Я бы сказал, что осталось только зубы и когти отрастить, но они, верю, у тебя уже есть.

На дрожащих губах расцвела горькая, как полынь, улыбка. Внутри плескался океан, но выпустить на волю этот ураган чувств Руслана не могла. Даст слабину, и пока еще маленькая трещинка в самообладании разрастется, расколет ее, разрушая.

– Спасибо, – только и смогла выдохнуть она из сжатого подступающими рыданиями горла. А потом…

– Давай! Повтори, что ты сказала! – дверь в избу распахнулась, и в сени, точно принесенные ветром, влетели двое.

Руслана отошла от отца и с недоумением уставилась на девушку, которую матушка втащила в избу. Казалось, Богдана стояла лишь благодаря тому, что матушка цепко держала ее под локоть. Бывшая подруга была такой бледной, что Руслана сощурилась, пытаясь разглядеть корку инея на лице Богданы. Ее губы дрожали, когда девушка несмело произнесла:

– Они сказали, что ведьма должна сгореть.

Руслану точно толкнули в грудь, а из-под ног выдернули опору. Однако она не шелохнулась и строго спросила:

– Кто это сказал? Когда?

Когда Богдана подняла загнанный взгляд на Руслану, ей стало даже жаль бывшую подругу. Такая запуганная, дрожащая, точно это на нее натравливали палачей.

– Скажи им то, что сказала мне! – торопливо попросила матушка, на эмоциях даже не замечая, как сильно вцепилась в Богдану.

Руслана обернулась на Зорана, но тот сосредоточенно смотрел на женщин, впитывая информацию не только из слов, но из каждой детали. На платке Бояны еще искрились снежинки, край юбки был влажным от снега, комья которого налипли на валенки. Богдана же была одета в легкое платье, поверх вместо кафтана успела накинуть лишь шерстяной платок, а обута подруга оказалась в сапоги из разных пар.

– Мои родители, – едва дыша начала Богдана, – они сказали, что вчера видели на площади Некраса. Он говорил, что из Цаворита весть пришла – палачи едут и остановились в городе передохнуть.

– От Цаворита до Хрусталя один день пути, – шепнул Зоран, чуть склонившись к уху Русланы.

Если бы она оторвала взгляд от пола и посмотрела на мать, то увидела бы все метания, отпечатавшиеся на материнском лице от этого зрелища. Матушка побледнела, лицо ее вытянулось. Бояна не знала, бежать ей из избы от сына беса или же на него, чтобы отогнать от дочери.

Только вот Руслана оцепенела и стеклянным взглядом уставилась в пустоту.

– Один день, – повторила она, прекрасно понимая, что даже этого времени у нее больше нет.

– Я вот только об этом узнала, – запинаясь в волнении, продолжала Богдана, – когда матушка звала к городским воротам. Они с батюшкой туда пошли смотреть на приезд палачей.

Руслана, как в дурмане, подняла голову, тяжело сглотнула. Избегая смотреть на родителей, боясь увидеть в их глазах горечь или слезы, она повернулась к Зорану.

«Что мне теперь делать?» – немо спросили ее глаза, хотя ответ давно был известен. Полупустая сума валялась где-то в светлице, одежда для дороги уже была на Руслане, а в хлеву, она не сомневалась, ждала снаряженная кобыла.

– Почему ты говоришь об этом? – Руслана с подозрением склонила голову набок, будто это могло помочь рассмотреть Богдану еще внимательнее. – Ты ведь веришь слухам и боишься меня.

Руслана шагнула вперед, а Богдана – назад. Между ними будто тянулась длинная незримая спица, и если расстояние сокращалось, ее кончик впивался в нежную кожу бывшей подруги. Она не могла стерпеть эту боль – смесь страха перед «лесной девкой» и отвращения из-за собственного предательства – и бежала от нее.

– Боюсь, – призналась Богдана, опустив глаза стыдливо. – Но еще я помню, что мне ты зла никогда не делала, Руслана. Помню подаренные рукавички из лисьего меха. Помню, как ты меня часто пирожками с мясом угощала и вечерами украдкой разделанных кроликов к калитке приносила.