Не важно, что я напишу, главное, я и помыслить не должна о том, чтобы сочинить ложь о наших с ней отношениях. Одна соседка сообщила ей, что в каком-то моем рассказе фигурировала жестокая мать, и спросила, общается ли она со мной сейчас, а ведь ее душа не вынесет, если люди будут о ней такого ужасного мнения. Она всегда поступала со мной только так, как я того заслуживала, и даже если порой вела себя со мной строго, то только по моей вине и ради моего же собственного блага. Если я только попробую прикинуться жертвой, лишь бы попасть на ток-шоу на телевидении, если я буду писать ложь о ней и вводить в заблуждение людей, которые просто не понимают, что я из себя представляю, она наймет адвоката и привлечет меня к суду за оскорбление чести и достоинства.

Она знает множество примеров, когда люди, лишенные таланта, прибегали к откровенной лжи в погоне за популярностью, но она этого не допустит и сделает все возможное, чтобы у меня ничего не вышло. Это, конечно, может повредить моей карьере, но она сделает это ради моего же собственного блага.

Трясущейся рукой, ощущая привкус желчи во рту, я удалила письмо.

Все что она делала, было ради моего же блага. Неважно, что она вытворяла при этом. Лишала мня еды на несколько дней, так как пеклась о моем благополучии. Мне же нужна была дисциплина! Выбрасывала книги в мусорный ящик, потому что, видите ли, я должна была учиться жить в реальном, а не выдуманном мире. Все воспоминания, которые нахлынули на меня во время церемонии отбора – ее отвратительный голос, прикосновение холодных ножниц к голове, боль от избиений настолько жестоких, что наутро я просыпалась вся в синяках, мои отчаянные крики, рука, горящая в огне – все это было ради моего же собственного блага.

Я чувствовала себя ужасно. Меня бросало то в жар, то в холод, и казалось, я не смогу удержаться на ногах, когда поднимусь со стула. Я поняла, что надо пойти на пробежку и бежать до изнеможения, пока не почувствую жжение в мышцах. Я сама виновата. Мне следовало быть осторожнее. Я же прекрасно знала ее повадки. Она хотела добиться определенной реакции, и получила ее, хотя ее самой и не было здесь. Тем более, что я знала, что она уже посылала подобные отвратительные письма Марин.

Я потерла глаза и поднялась. Голова моя слегка кружилась от нервного напряжения. Марин. Наверное, мать сочтет, что одного письма недостаточно. Она могла написать нам обеим. Надо срочно связаться с сестрой.

Спотыкаясь на каждой из двенадцати ступенек и ухватившись за перила, чтобы не упасть, я спустилась на второй этаж.

Дверь в комнату Марин была открыта.

– Марин, ты случайно… Ой, Гэвин. Простите за вторжение. Я просто…

– Имоджен, что случилось? – Гэвин бросился ко мне через комнату и теперь мягко придерживал за плечи, благодаря чему я могла держаться на ногах. – Вот, садись сюда. Марин сейчас в душе. Скоро выйдет. Стоит поторопить ее?

Он помог мне присесть на кровать Марин, сам сел рядом, а потом снова встал.

– Давай я все-таки позову ее.

– Гэвин, со мной все в порядке. Прощу прощения, что ввалилась без предупреждения. Пожалуй, лучше мне вернуться к себе. – Боже, как глупо я себя веду. Мне было безумно стыдно, что я позволяю ему видеть меня в таком состоянии.

– Пожалуйста, не уходи. Ей захочется узнать, что произошло.

А может, и не захочется. Мы едва перекинулись парой слов за последние несколько недель. Она наверняка считала меня предательницей, которая бросила ее в трудную минуту. Может, она решит, что я заслуживаю такого отношения со стороны матери.

Гэвин постучал в дверь ванной, прежде чем открыть ее, и через пару секунд оттуда вышла Марин, закутанная в халат, с полотенцем на мокрых волосах.

Она села со мной рядом и обвила рукой мои плечи.

– Вести от драгоценной мамочки?

Я кивнула.

– Простите, что помешала. Я, пожалуй, пойду. Просто хотела проверить, все ли с тобой в порядке. – Я попыталась было встать, но ноги мои отказали, и я снова упала на кровать.

– Я тебя не пущу. Никуда не надо идти. – Марин крепко обняла меня. – Никуда не пущу.

Дверь за Гэвином тихо закрылась. Я опустила голову на плечо сестры и горько расплакалась.

Я лила слезы, потому что даже после стольких лет самостоятельной жизни вдали от дома мать все еще могла добраться до меня и заставить страдать. Из-за сестры, потому что, несмотря на то, что сейчас ее сердце билось рядом, я возвела между нами стену, которая, похоже, скоро станет еще более высокой, прежде чем все это закончится.

– Прости за то, что так подвела тебя, Марин, за то, что все испортила.

– Я знаю, что ты действительно писала мне. Когда уехала, – сказала она высоким от волнения голосом, в котором звучала нерешительность. Совсем детским голосом, словно передо мной вновь была маленькая девочка. – Я ясно это видела в ночь выступления. У меня были видения, и я поняла, что так оно и было на самом деле. Ты не собиралась бросать меня на произвол судьбы.